мчит его домой, завершая последний этап пути. Он посмотрел в окно. Виргиния осталась далеко позади, а здесь уже настоящая осень. Огайо, Индиана, Мичиган нарядились, как индейские воины, у которых взяли свои имена. Кроваво-красный и желтый, темно-оранжевый и льдисто-голубой.
Он с интересом читал теперь дорожные знаки, пытаясь угадать, что скрывается за нынешним названием. Оказывается, он всю жизнь прожил в местности, которую алгонкины[26]называли «мичи гами» — Большая Вода. Сколько давно ушедших жизней, почти стершихся воспоминаний захоронили под собой или в себе названия городов этой страны! Под именами, узаконенными в документах, прятались другие: так, имя Мейкон Помер, увековеченное в какой-то картотеке, будет пылиться там до скончания веков, пряча подлинные имена людей, городов, событий. Каждое имя что-то значит. Не удивительно, что Пилат носит в серьге свое имя. А если знаешь свое имя, так уж покрепче за него держись, иначе, если оно нигде не записано и не хранится в памяти людей, оно умрет вместе с тобой. Вот ведь улица, на которой он жил, обозначена в списках муниципалитета как Мэйнз-авеню, а негры называют ее Недокторская — в честь его деда, первого цветного в городе, который приобрел положение в обществе. Иное дело, он, возможно, такого преклонения не заслужил — горожане знали, что он собой представляет: высокомерный человек, не любит слишком черных и гордится своей светлой кожей. Но это их не смущало. Им хотелось воздать дань тем его чертам, которые заставили его стать именно доктором, хотя гораздо больше шансов он имел проработать всю жизнь дворником. Вот почему они назвали улицу в его честь. Пилат брала по камешку из каждого штата, в котором ей приходилось жить, потому что жила в этих штатах. Если ты жил где-то — это место твое… ее место, и его, и отца, и деда, и бабки. Недокторская улица, Соломонов утес, ущелье Рины, Шалимар, Виргиния.
Закрыв глаза, он думал о неграх, которых видел в Шалимаре, Роаноке, Питерсберге, Ньюпорт-Ньюс, Данвилле, Донорском пункте, на Дарлинг-стрит, в бильярдных, парикмахерских. Имена, каких только у негров нет имен! Неосуществленные желания, жесты, физические недостатки, события, ошибки, слабости, — все может послужить источником, именно так и получают негры имена. Имена-свидетели. Пой Берд, Воррен Берд, Пилат, Реба, Агарь, Магдалина, Послание к Коринфянам, Молочник, Гитара, Железнодорожный Томми, Больничный Томми, Имперский Штат (все стоит да покачивается), Малыш, Киска, Цирцея, Луна, Нерон, Шалтай-Болтай, Синий, Скандинавия, Кря-Кря, Иерихон, Затируха, Мороженщик, Рыхлое Пузо, Скалистый Берег, Серый Глаз, Кукареку, Ветерок, Трясина, Верхушка Сосны, Вишневый Пирог, Жирняга, Свинцовое Брюхо, Пришлый Жулик, Кошачья Миска, Деревянная Нога, Сынок, Недомерок, Черномазая Кроха, Папочка с Приветом, Бука, Первый Сорт, Лось, Берцовая Кость, Туз Пик, Лимон, Стиральная Доска, Рот до Ушей, Чистая Голова, Красный Тампа, Подавальщик, Штукарь, Колченогий, Чертушка Джим, Фигня и Тот Самый Ниггер.
Из огромного мотка, в который сплелась вереница имен, острием выскальзывало одно имя, и вертящиеся колеса автобуса шепотом повторяли его: «Гитара выжидает. Гитара выжидает. Твой день пришел. Твой день пришел. Гитара выжидает. Гитара — день отменный. Гитара — день отменный. День отменный, день отменный и выжидает, выжидает он».
В подержанном автомобиле, который обошелся ему в семьдесят пять долларов, и здесь, в большом, массивном автобусе дальнего следования, Молочник чувствовал себя в безопасности. Впереди еще столько дней. Может быть, если Гитара уже вернулся в город, Молочнику в привычной обстановке удастся хоть слегка умерить его гнев. А со временем тот, конечно, поймет, какой он был дурак. Золота ведь нет и в самом деле. Прежней дружбы, увы, не вернуть, но хотя бы прекратится эта жуткая охота на человека.
Но, убеждая себя таким образом, Молочник знал, что он обманывает себя. Или исчезновение золота так подействовало на Гитару, что он повредился в уме, или его довела до этого его «работа». Или, может быть, он просто дал наконец волю своим чувствам и относится теперь к Молочнику так, как всю жизнь относился к Мейкону Померу-старшему и владельцам летних домиков на Оноре. Во всяком случае, он ухватился за первый же повод, довольно хлипкий и сомнительный, и убедил себя, что Молочника нужно убить. Девочки из воскресной школы, право, ничего не сделали, бедняжки, чтобы стать поводом для мести этого ворона с ястребиным клювом, который называл себя Воскресеньем и включил в свой кровавый список четырех ни в чем не повинных белых девочек и одного черного мужчину, тоже ни в чем не повинного.
Что ж, возможно, отношения между людьми и в самом деле сводятся к формуле: ты спасешь мне жизнь или отнимешь ее?
«Всем нужна жизнь черного человека».
М-да. Жизнь черного человека нужна всем, в том числе и черным людям, таким же, как он. Пожалуй, все, с кем сталкивала его жизнь, норовили его вытолкнуть из этой жизни; исключений было всего два. И оба эти исключения — женщины, обе они черны, обе стары. С самого начала его мать и Пилат сражались за его жизнь, а он ни разу ни одной из них и чашки чаю не подал.
Ты спасешь мне жизнь или отнимешь ее? Что касается Гитары, тут статья особая. На оба вопроса он отвечает «да».
Куда же ехать раньше — домой или к Пилат? Давно стемнело, с озера дул холодный осенний ветер, а он стоял на улице и размышлял. Ему так не терпелось увидеть поскорей лицо Пилат, когда он будет ей выкладывать все свои новости, что он решил сперва поехать к ней. Дома он еще насидится и успеет все рассказать. Он взял такси до Дарлинг-стрит, расплатился с шофером и взбежал на крыльцо. Распахнул дверь и увидел Пилат: она стояла у наполненной водой лохани и ополаскивала винные бутылки.
— Пилат! — крикнул он. — Ты только послушай, у меня такие новости!
Она обернулась. Молочник широко раскинул руки, собираясь горячо, от всей души сжать ее в объятиях.
— Пойди ко мне, голубушка моя, — сказал он, широко улыбаясь.
Она подошла и разбила о его голову мокрую зеленую бутылку.
Очнулся он в погребе. Приоткрыл один глаз и подумал, а не рановато ли он очнулся. Он теперь уж надолго запомнит, что впечатлениям нельзя доверять: кажется тебе одно, а на поверку может выйти совсем другое, и, скорее всего, именно так. Каких только сюрпризов не подносит жизнь! Женщина, которая тебя любила, хочет перерезать тебе глотку, а женщина, которая даже не знает, как тебя зовут, трет тебе спину в ванной. Ведьмы разговаривают голосом Кэтрин Хэпберн, а твой лучший друг пытается тебя удавить. В самой сердцевинке орхидеи может обнаружиться комочек гнили, а внутри игрушечного Микки-Мауса — настоящая небесная звезда.
Лежа в погребе на холодном, сыром полу, он пытался сообразить, почему он здесь оказался. За что она его ударила, Пилат? За то, что он украл у нее мешок к костями? Нелогично. Ведь она тогда немедленно явилась его выручать. Так что же, что еще он натворил, чем восстановил ее против себя? Вдруг он понял. Агарь. Что-то случилось с Агарью. Где она? Убежала из дому? Заболела или… Нет, Агарь умерла. У него перехватило горло. Где, когда? Может быть, оставшись в комнате Гитары, она…
А, не все ли равно где? Он ее обидел, он ее бросил, и она умерла — он точно это знал. Он ее бросил. Пока он предавался мечтам о полете, она умирала. Он вспомнил серебристый голос Киски: «А здесь кого оставил?» Соломон оставил Рину и двадцать детей, даже двадцать одного ребенка, ведь он уронил того единственного, которого хотел взять с собой. И Рина билась о землю и сошла с ума — и до сих пор рыдает в лесном овраге. На кого же он оставил своих двадцать детей? Иисусе, он оставил двадцать одного ребенка! Гитара и остальные «дни» решили не заводить детей. Шалимар своих бросил, но его дети сложили о нем песню, и память о нем живет.
Молочник беспокойно завертел головой. Виновник он, и Пилат это знает. Заперла его в погребе. А вот зачем ей это: наверное, она чего-то хочет от него. Потом он понял и это. Он знал, какое наказание, по ее мнению, положено тому, кто отнял чью-то жизнь. Агарь.
Здесь в погребе находится что-то, оставшееся от Агари. Если Пилат бросила его сюда, значит, где-то здесь неподалеку находится нечто, оставшееся от жизни, которую он пресек, и он должен взять это себе. Так велел ей отец, и она соблюдает отцовскую заповедь и требует, чтобы он тоже соблюдал ее. «Нельзя убить человека и просто от него сбежать».
Неожиданно он засмеялся. Полусогнутый, как сарделька, связанный по рукам и ногам, он лежал и смеялся.
— Пилат! — закричал он. — Пилат! Он же совсем не то имел в виду. Он говорил не про того человека
