— Просто говори.
— Д-даниил… — Майкл вздрогнул: никогда прежде не называл он босса «Даниилом». — Даниил, все дело в твоем чувстве неуверенности в будущем, граничащем с паранойей, — неожиданно для самого себя сказал он… Да, это происходило на самом деле — впервые в жизни Майкл действительно высказывал собственные мысли.
— Чувство чего? — недоуменно переспросил Нимрод.
— Неуверенности в будущем.
Усмешливое лицо босса напряглось и побагровело, словно его вот-вот хватит апоплексический удар.
— Да, денек сегодня определенно удался, — промолвил он, оттягивая золотую цепь в четырнадцать каратов, висевшую у него на шее. — Сначала Он наезжает на меня, а теперь еще и ты. Слушай, Майкл, после всего, что я…
Из горла Нимрода вырвалось натуральное лягушачье кваканье, когда Всемогущий опустил Божественную руку ему на плечо. Схватившись за голову, он, пошатываясь, шагнул на пушистый ковер и рухнул на колени, словно собираясь помолиться.
— Теперь твоя очередь, крутой, — изрек Бог.
Босс поднял растрепанную голову и глупо ухмыльнулся. Медленно и осторожно он снял туфли за двести долларов с ажурным узором и распрямился в полный рост.
— Если бы здесь сейчас оказался старик Фрейд, он предположил бы, что мои проблемы имеют сексуальную подоплеку, — тяжело вздохнул Нимрод. — Он, вероятно, подчеркнул бы фаллическую форму моего небоскреба. Надеюсь, я ясно изъясняюсь.
— В высшей степени ясно, — сказал Майкл, надевая пальто.
— Ясность — в этом все дело, — добавил Бог.
— Камо грядеши? — спросил Нимрод.
— Боюсь, что в Божественном космосе, который мы населяем, — сказал Майкл, засовывая кейс под мышку, — я больше не могу пытаться узреть истину, прикладывая силы в столь ограниченной области, как финансовые спекуляции. — И направился в файл. — Так что я ухожу в большой мир, где надеюсь обрести понимание природы высшей реальности.
— Дело в том, что я никогда не был уверен в том, что на самом деле люблю свою мать, — сообщил Нимрод, сильно помрачнев. — Юнг, конечно, спроецировал бы этот разговор в более мистическую плоскость.
— Даниил, я тебя отлично понимаю, — обрадовался Майкл.
И он действительно понимал.
Прошлой ночью Я перечитал Бытие. В целом написано неплохо, даже поэтично. В частности, нравится упоминание имени Моего как Всеведующего повествователя.
Не спрашивайте Меня, почему Я счел Башню в земле Сеннаар столь возмутительной. Просто счел, и все. «И вот что начали они делать, и не отстанут они от того, что задумали делать», — сказал Я. За этим последовало Мое известное всем проклятие: «Сойдем же и смешаем там язык их, чтобы один не понимал речи другого».
Но это их не остановило, не так ли? Они все равно делали все, что хотели.
На этот раз Я исправил свою ошибку.
Запрыгнув в лифт, Майкл нажал пуск. Мимо проносились магазины, и он вдруг понял, что в атриуме царит какая-то жуткая анархия. Вместо того чтобы продавать итальянскую спортивную одежду, служащие «Бьяджотти» увлеченно обсуждали творчество Данте. Вместо того чтобы покупать французскую обувь, толпа в «Журдане» организовала импровизированную «группу поддержки».
— Все дело в том, — всхлипывал паренек с заплаканными глазами, когда Майкл пробегал мимо, — что я все еще люблю ее.
На что стареющая дама ответила:
— Мы это видим, Уоррен, — видим.
Потрясающее зрелище ожидало Майкла, когда он проскочил через вращающуюся дверь и шагнул на Мэдисон-авеню. Толпа накинулась на демонстрантов — казалось, она ополчилась против самого святого Патрика. Люди бросали в участников парада битые кирпичи, засыпали их осколками бутылок, били свинцовыми трубами. Морозный воздух сотрясали вопли. Красными гвоздиками расцветали кровавые раны.
Со своего поста у входа с Пятьдесят шестой охранник Мануэль озадаченно созерцал дикий погром.
— И что думаете вы обо всех этих беспорядках? — спросил Майкл, подбегая к нему.
Ирландцы отбивались, используя все, что было под рукой, — жезлы, арфы, трубы, церемониальные дубинки.
— Зрители расшифровали подтекст парада, — ответил Мануэль.
Он избавился от своего акцента — или, скорее, сменил пуэрториканский мелодичный говор на неописуемую последовательность носовых звуков и модуляций Средне-Атлантических штатов.
— Подобное веселье как бы говорит: «На некотором нерелятивистском уровне мы, ирландцы, считаем, что являемся носителями высшей культуры».
— Не знал, что вы говорите по-английски, — изумился Майкл.
— На меня повлияли приливы. Мануэль поправил пробковый шлем.
— Я таинственным образом оказался сведущим в шифровании и расшифровке словесных посланий.
В этот момент из окруженной толпой шеренги вырвалась фигура — тамбурмажор в белом саржевом кителе, украшенном зелеными трилистниками, — и, шатаясь, поковыляла ко входу в Башню. Лицо перекошено от боли и залито кровью.
Мануэль кинул на незваного гостя враждебный взгляд, затем легонько тронул Майкла за рукав пальто.
— А теперь прошу меня простить, я на минутку отвлекусь и прострелю башку этому гребаному тамбурмажору. Видите ли, мистер Прит, я в принципе разделяю толкование толпы и воспринимаю как оскорбление скрытый этноцентризм этого мероприятия.
— Простите меня, — лепетал тамбурмажор, — но я невольно услышал ваше последнее замечание. Вы действительно намерены стрелять в меня?
— Я понимаю, почему, с вашей точки зрения, это неоправданная мера, — заметил Мануэль, вытаскивая «смит-и-вессон».
— Спешу заверить вас, что больше не являюсь ярым националистом, — промолвил тамбурмажор, отирая со лба кровь. — Как вы заметили, я начисто избавился от ирландского акцента. Более того, заговорил, как какой-нибудь чопорный выпускник английского колледжа.
— Я полагаю, вопрос в том, действительно ли смягчают национальный фанатизм, которому я собирался противопоставить свой револьвер, наша новообретенная языковая однородность и единство.
— Надеюсь, вы больше ничего не имеете против меня?
— Аu contraire [18], разве вы не понимаете, что теперь я могу ненавидеть само ваше естество, а не только ваши обычаи, национальные костюмы и язык? Я все еще чувствую в себе потребность пальнуть вам в голову из своей пушки, побуждаемый патологическими инстинктами, являющимися, по Дарвину, неизбежным наследием всех плотоядных приматов.
— Коль скоро вы ставите вопрос таким образом…
— Ergo [19]…
Как только вылетевшая из револьвера пуля снесла ирландцу голову, Майкл понесся сломя голову по Пятой авеню.
— Хочу немедленно уехать отсюда! — крикнул он, запрыгивая в затормозившее такси. — Как можно скорее через Гудзон.
Водитель-ямаец пристально посмотрел Майклу в глаза. Потрясающе, но это был тот же таксист, который подвозил Майкла на первую встречу со Всемогущим.
