нибудь!
— А во что?
— Не знаю, — растерянно пожала плечами Эммелин, переводя взгляд с Дэвида на Ханну. — Может, в Игру?
Нет, не «в Игру», а «в игру». Тогда еще она была для меня просто игрой. Эммелин могла иметь в виду шарики или прятки. Только некоторое время спустя их игра стала Игрой с большой буквы, дорогой к приключениям, фантазиям и тайнам. А тем хмурым, сырым утром, когда дождь уныло барабанил в окна детской, я почти не обратила внимания на слова Эммелин.
Скрючившись за спинкой кресла и сметая разлетевшиеся по полу сухие лепестки, я пыталась представить себе, каково это — иметь братьев и сестер. Мне всегда хотелось кого-нибудь. Я даже раз спросила у мамы: не могла бы она завести мне сестренку, чтоб было с кем сплетничать и шептаться, фантазировать и мечтать. Мне жилось так одиноко, что я с удовольствием представляла себе даже наши ссоры. Мама как-то грустно рассмеялась и сказала, что ни к чему повторять одну ошибку дважды.
Как это — гадала я — ощущать себя чьей-то, глядеть на мир, зная, что ты — часть племени, чувствуя за спиной союзников? Погрузившись в свои мысли, я рассеяно водила щеткой по спинке кресла, как вдруг она за что-то зацепилась, на пол свалилось одеяло, и я услышала хриплый вскрик:
— Что случилось? Ханна! Дэвид!
Старушка, древняя, как само время, дремала в кресле, завернувшись в плед так, что до сих пор ее не было ни видно, ни слышно. Должно быть, няня Браун, сообразила я. О ней говорили тихо и благоговейно, как наверху, так и под лестницей, она вырастила самого лорда Эшбери и считалась такой же принадлежностью семьи, как и дом.
С щеткой в руке я застыла за спинкой кресла под взглядами трех пар голубых глаз.
— Что стряслось, Ханна? — снова спросила старушка.
— Ничего, няня Браун, — обретя дар речи, ответила Ханна. — Мы репетировали. Будем потише.
— Смотрите, чтобы Реверли не слишком распрыгался здесь, взаперти, — велела няня.
— Нет-нет, он ведет себя замечательно, — сказала Ханна, очень отзывчивая, несмотря на вспыльчивость. Она шагнула к няне и снова укрыла одеялом ее высохшее тело. — Отдыхай, милая, у нас все хорошо.
— Ну если только совсем чуть-чуть, — сонно согласилась няня. Ее глаза закрылись, и через минуту она уже мирно похрапывала.
Я затаила дыхание, ожидая, когда кто-нибудь из детей заговорит. Они всё смотрели на меня широко раскрытыми глазами. Я уже представила, как меня волокут к Нэнси или даже к самому мистеру Гамильтону, а те требуют объяснить, как это я осмелилась вытереть пыль с няни, и недовольное лицо мамы, когда меня вернут домой, даже не дав рекомендаций…
Но никто не ругал меня, не бранил, даже не хмурился. Случилось то, чего я совершенно не ожидала. Будто по команде они расхохотались: свободно, безудержно, рушась друг на друга и сплетаясь в клубок.
Я молча стояла, ожидая сама не знаю чего, смех напугал меня гораздо больше, чем молчание. Губы предательски задрожали.
Наконец, старшая девочка вытерла глаза и смогла выговорить:
— Я — Ханна. Мы с тобой раньше не встречались?
Я торопливо сделала книксен и выдохнула:
— Нет, миледи. Меня зовут Грейс.
— Никакая она не миледи, — рассмеялась Эммелин. — Она просто мисс.
Я снова присела, стараясь не поднимать глаз.
— Меня зовут Грейс, мисс.
— А выглядишь как-то знакомо, — сказала Ханна. — Ты точно не работала здесь на Пасху?
— Нет, мисс. Я новенькая. Меня взяли месяц назад.
— Ты слишком маленькая для горничной, — заметила Эммелин.
— Мне четырнадцать, мисс.
— Опа! — воскликнула Ханна. — Мне тоже! Эммелин — десять, а Дэвид у нас старичок — ему шестнадцать.
— А ты всегда протираешь тех, кто уснет в кресле, Грейс? — спросил в свою очередь Дэвид. Эммелин снова захохотала.
— Нет, нет, сэр. Только сегодня, сэр.
— Жалко. А то можно было бы никогда не мыться.
От смущения у меня вспыхнули щеки. Никогда раньше я не встречала настоящего джентльмена, да еще почти моего ровесника. От его последних слов сердце у меня в груди заколотилось как птица в клетке. Странно. Даже и сейчас, когда я вспоминаю Дэвида, я чувствую что-то вроде того, давнего волнения. Выходит, я еще не совсем умерла.
— Не обращай внимания, — посоветовала Ханна. — Дэвид считает себя жутким остряком.
— Да, мисс.
Ханна смотрела на меня с интересом, словно собираясь спросить что-то еще. Но прежде чем она открыла рот, мы услышали звук шагов — сперва по лестнице, а потом и по коридору. Ближе, ближе… Цок, цок, цок…
Эммелин подскочила к двери и поглядела в замочную скважину.
— Это мисс Принс, — обернувшись к Ханне, шепнула она. — Идет сюда.
— Скорей! — прошипела Ханна. — А то погибнем страшной смертью в неравной борьбе с Теннисоном.
Застучали ботинки, — взметнулись юбки и, прежде чем я успела хоть что-нибудь сообразить, все трое испарились. Дверь распахнулась, в комнату ворвался холодный, сырой воздух. В дверном проеме выросла прямая, как палка, фигура.
Мисс Принс оглядела комнату и заметила меня.
— Ты! — сказала она. — Ты не видела детей? Они опаздывают на урок. Я уже десять минут жду их в библиотеке.
Я не привыкла обманывать и до сих пор не знаю, что со мной случилось, и все же в тот момент, глядя прямо на учительницу, я, не моргнув глазом, соврала:
— Нет, мисс Принс. Не видела.
— Точно?
— Да, мисс.
Она пристально изучила меня через очки.
— Но я ведь ясно слышала тут голоса.
— Только мой, мисс. Я пела.
— Пела?
— Да, мисс.
В детской воцарилось молчание, которому, казалось, не будет конца. Потом мисс Принс похлопала указкой по раскрытой ладони и шагнула внутрь. Двинулась по периметру комнаты — цок, цок, цок…
Когда она подошла к кукольному домику, я заметила, что из-за него высовывается ленточка Эммелин.
— Я… я вспомнила, мисс. Я видела их из окна. Они были в старом лодочном сарае, на берегу.
— На берегу, — повторила мисс Принс. Она подошла к окну и попыталась вглядеться в туман, бросавший на ее лицо белый, призрачный отсвет. — «Осина тонкая дрожит, и ветер волны сторожит…»
Тогда я еще не читала Теннисона и решила, что мисс Принс просто описывает озеро.
— Да, мисс, — согласилась я.
Постояв еще мгновение, она обернулась.
— Я пошлю за ними садовника. Как там его…
— Дадли, мисс.
— Значит, пошлю Дадли. Не будем забывать, что точность — вежливость королей.
