восхитительные каменные наличники, у других домов имелись балконы. Я узнал улицу с арочными пролетами, изображенную некогда Эстеллой Канциани. На ее картине, правда, имелась группа женщин в местных костюмах. Сейчас я не видел ни души. То, что жизнь в деревне еще не угасла, доказывали куры и цыплята, бегавшие по улицам, да мул или осел в конюшне с мраморными воротными столбами. Любуясь живописными лестницами, ведущими в некоторые дома, я вдруг заметил старого мужчину в потрепанной фетровой шляпе. Он наблюдал за мной, и мне показалось, что человек он веселый. Я заговорил с ним, однако его ответа не понял. Тогда он с явным восторгом заговорил со мной на языке, отдаленно напоминавшем английский или, вернее, американо-ирландский. Он был из тех людей, которых здесь зовут «американо». То есть он несколько лет прожил в Южной Америке или в Соединенных Штатах, после чего вернулся домой. Он сказал мне, что его зовут Доменико Некко и ему семьдесят три года. Он работал в Соединенных Штатах двадцать шесть лет, одно время — шахтером в Питтсбурге.
Я сказал, что читал книгу, написанную около пятидесяти лет назад, и в ней Сан-Стефано описан как многонаселенный город. Доменико заверил, что так оно и было, но потом жители спустились в долину, и лишь немногие, такие, как он и его жена, остались жить в старых домах. Он сделал шаг в сторону и, указав на каменную лестницу, ведущую к его дому, пригласил меня войти. Из дома вышла старая женщина. Она вытерла руки о передник, спросила, кто я такой, и тихо упрекнула мужа за то, что тот пригласил гостя, когда она так занята и выглядит неаккуратно. Я вошел в маленькую комнату. Окна были всажены в стены толщиною два фута. Перед горящей печью сидела пятнистая курица, она только что вывела цыплят. Несколько новорожденных попискивали из-под ее крыльев, а один успел потеряться в кухне и жалобно пищал. Мама-курица тревожно квохтала. Хотя комната была древней, электричество имелось, и совсем уж странно выглядела здесь белоснежная электрическая плита.
Меня провели в гостиную. Из окон открывался великолепный вид на долину. На стенах висели картины с изображениями святых, но главным украшением комнаты являлась большая, глупо улыбающаяся кукла, сестра той, что я видел в Челано. Ее еще не вынули из стоявшей на стуле картонной коробки. Я взглянул на массу бронзовых кудрей и подивился тому, что пожилая пара сделала такое приобретение.
Уселись за стол. Доменико поставил два стакана, а жена вошла с кувшином, наполненным розовым соком. Хозяин сказал, что приготовил его из собственного винограда. Их виноградник находится в долине. Жена отказалась присоединиться к нам и вышла из комнаты. Я думал, что напиток чисто фруктовый, однако он оказался более крепким. Доменико переполняли неинтересные для меня воспоминания — о Соединенных Штатах, о деньгах, которые он там заработал, но об истории Сан-Стефано он ничего не знал. Слышал, что когда-то там был отличный замок — возможно, ворота с гербом Медичи были когда-то его частью, — Доменико думал, что замок разобрали и построили из него жилые дома.
Я сказал, что еду в Кастель-дель-Монте, и он вызвался меня сопровождать. Жена принялась возражать, сказала, что в таком виде ехать неприлично. Доменико вышел и через несколько минут появился в новой фетровой шляпе. Старушка утешилась, и мы тронулись в путь.
На расстоянии Кастель-дель-Монте казался волшебным городом из мира Мерлина, но вблизи магия разрушилась — печально, но ожидаемо. Мы оказались на крутых булыжных мостовых между мрачными каменными домами. Дети играли в канаве, а от двери к двери шныряли тощие коты.
Именно здесь Эстеллу Канциани разбудили в два часа ночи девичьи вопли. Эстелла подумала, что на бедняжку напали волки. Подбежала к окну спальни и крикнула в окно, не нужна ли помощь. Девушка ответила, что припозднилась в горах и всего лишь хотела разбудить родителей. «Я видела из своего окна, — пишет Эстелла, — скелет овцы, которую задрал волк и объел наполовину. Нам объяснили, что овцу оставили специально, для собак». Мне не довелось увидеть в Кастель-дель-Монте ни волков, ни овец, зато я нагляделся на прекрасное собрание собак, среди них имелся доберман-пинчер с длинным хвостом, а коричневый ретривер словно сошел с акватинты XVIII века, при взгляде на маленьких собачек на ум приходили картины Карпаччо. Самым интересным мне показался суровой белый сенбернар. На нем был ошейник с шипами в качестве защиты от волков. «Но они бывают у нас только зимой», — сказал местный житель, словно говорил о гриппе, а не о волках.
У Эстеллы Канциани находим мрачную историю о местной церкви. Она записала, что под зданием были пещеры, в которых устроили захоронения. Покойников одевали и усаживали на плетеные стулья. Как-то раз один мужчина, занявшись переделками в подвале, пробил пол, являвшийся потолком пещеры, и ужаснулся, увидев сидевшего там мертвого священника. На покойнике была большая шляпа, подбородок поддерживала деревянная вилка. В 1912 году каменщики в церкви также случайно открыли пещеры и так испугались того, что увидели, что побежали за школьной учительницей. Она подожгла кусок бумаги и бросили в пещеру, чтобы осветить помещение. Скелеты тут же вспыхнули и горели так яростно, что пришлось протянуть в подвал шланг от городского фонтана. Но огонь не прекратился, пока все скелеты не сгорели. Пещеру забросали землей и известью. Жители, с которыми я разговаривал, ничего об этом не помнили или не хотели это обсуждать. Возможно, думали, что у меня есть тайный интерес. Мне хотелось встретить непредубежденных людей, таких, с которыми пятьдесят лет назад свободно беседовала Эстелла Канциани. Тогда город был совершенно изолирован. Автобус, который теперь возит людей на пьяццу, был еще в будущем. О телевизионной антенне, торчавшей из крыши кафе, тогда и помыслить никто не мог. Родители и деды принадлежали другому миру. Пока я размышлял, счастливее ли нынешние люди своих яростных прародителей, старого Доменико кто-то горячо поприветствовал. Приятель, водитель грузовика, хлопнул его по спине и поцеловал. Он тут же настоял, чтобы мы пошли к нему в гости. Человек этот был гораздо моложе Доменико. Вероятно, родственник. Мы вышли из города на окраину, вскарабкались на крутой холм. Оттуда открывалась чудная панорама города — видны исполинская зеленая лестница террас, с храмом и колокольней на самом верху. Их силуэты четко вырисовывались на закатном небе. Я не знал, чего ожидать, когда мы поднялись по ступенькам к комнате на первом этаже каменного дома. Увижу ли я крестьянскую обстановку пятидесятилетней давности? Я вошел в безупречно чистую гостиную, где щебетали три женщины, а на полу играли дети. Я так ничего о них и не узнал, потому что в комнате появилась пожилая женщина. Она была преисполнена такой живости и энергии, что немедленно подавила всех присутствующих. Это была мать водителя грузовика. Задав мне несколько вопросов, она распахнула руки и поприветствовала меня, словно я был давно потерянным членом семейства. Затем метнулась в другую комнату и возвратилась с рюмками и бутылкой анисового ликера. Выразительные глаза на морщинистом лице производили впечатление, будто в теле старухи заточена двадцатилетняя веселая девушка. Я не понимал ни слова из того, что она говорила, но за нее это делали жесты и выражение лица. Это был язык, понятный каждому. Я подумал, что она относится к тому типу крестьянских женщин, которым в истории случалось управлять королями и держать в своих руках судьбы народов. Это, разумеется, при наличии интеллекта, если же его не было, то такие энергичные особы становились всенародным бедствием.
Смеркалось, когда я оставил Доменико в его молчаливом средневековом городе. Он стоял в своей новой шляпе, попыхивая маленькой сигарой. Вид у него был такой, словно дома его не ждало ничего хорошего, хотя я и был свидетелем невинности нашей маленькой прогулки. В Аквилу я приехал, когда стало уже совсем темно.
Как в те времена, так и сейчас, фантастическим событием последней войны я считаю побег Муссолини с самой высокой горы Италии. Спас его Гитлер. Каждый день, глядя с улочек Аквилы на поднимающуюся в небо гору Гран-Сассо, я задумывался о диктаторе, попавшем в карантин в том удаленном месте. Может, в горном отеле Кампо-Императоре есть еще люди, ставшие свидетелями его спасения?
В пятнадцати милях от Аквилы канатная дорога связывает долину с горной вершиной, вознесшейся на высоту семь тысяч футов. В молодых листьях дубов и каштанов радостно щебетали птицы, чудесным образом ускользнувшие от cacciatore.[4] В приятной старинной деревушке Ассерджи звучала музыка горной реки. Я уселся за столик кафе. Здесь можно заказать бокал вина либо чашечку горького кофе (если человек подвержен национальной слабости). Дожидался вагона фуникулера. Опоры канатной дороги по мере удаления становились все меньше, в снежных полях раскачивался и исчезал канат. Когда один вагон идет наверх, другой спускается. На полпути они встречаются, слегка раскачиваясь над бездной.
Других пассажиров, кроме меня, не было, и я засомневался: лыжный сезон закончился, а альпинистский еще не начинался, так может, отель наверху закрыт? Кассир заверил меня, что отель работает. Вагон из стекла и стали был рассчитан на двадцать человек, и я оказался там в одиночестве.
