— Вы не заметили самого красивого, Бернар… Моих раскрашенных изразцов… Полюбуйтесь ими…
— Я это сделаю вечером… Вы правы, я непростительно запаздываю.
Он мгновенно выпил чашку чая, одним прыжком перелетел через шесть ступенек крыльца, как мальчишка побежал со всех ног по склону зеленой лужайки, ведущему к городу и к фабрике, и пошел обычным шагом только метров за десять от самых зданий фабрики Кене и Лекурб.
В конторе старый Кене при его появлении взглянул на часы. Молчаливый упрек. Лекурб, поглаживая свою четырехугольную бороду, совсем как у президента Карно, передал этому бывшему солдату утреннюю почту.
— Вы найдете там, — сказал он, — блестящие дела, и нетрудные в то же самое время.
— Слишком даже нетрудные, — проворчал Ахилл.
Когда Бернар рассеянно проглядывал разобранные уже письма, ему показалось, что все народы земного шара готовы униженно, как какой-то милости, просить позволения, чтобы им разрешили купить. На просьбах «экзотиков» была пометка Ахилла синим карандашом — «не отвечать».
По шрифту различных печатных обращений Бернар старался разгадать психологию этих незнакомцев. Одна бумажка маленького формата заинтересовала его своим скромным изяществом.
— Кто это — Жан Ванекем, дворянин-коммерсант?
— Ванекем, — отозвался Лекурб с гордостью, — это мой внучатый племянник. В шестнадцатом году он организовал комиссионное дело, а теперь занимает целый дом на улице Отвиль. Это очень умный малый. У него огромная контора, друг мой, — контора не меньше здешнего клуба.
Бернар стоял около окна и смотрел, как на грязном дворе четверо рабочих нагружали материю. Не подозревая, что за ними наблюдают, они шутили и смеялись. Но один из них, заметив в окне хозяина, произнес несколько слов шепотом, и вся группа сделалась сразу серьезной и деловитой. Бернар вздохнул.
— А отношения с рабочими? — спросил он.
— Превосходны, — ответил Лекурб, с чувством полного удовлетворения поглаживая свою бороду.
Точно приводя в движение вращением своей руки какую-то невидимую машину, Ахилл направил своих внуков в мастерские.
Бочки с растительным маслом, клубки шерсти, ящики с нитью завалили весь длинный фабричный двор. В мастерских Бернар вновь услышал запахи, знакомые и близкие ему с детства: сильный запах жирной шерсти и пресный запах пара. Знакомые лица вызывали в памяти, с быстротой, удивлявшей его самого, имена, забытые за эти семь лет.
— Что это, Кибель? Вы хромаете?
— Да, месье Бернар, со времени Соммы. Пришлось отнять всю ногу.
— А вы, Гертемат?
— А я был отставлен у Дарданелл.
— Ах, так. Там было горячо, у Дарданелл?
— Да, это были не шутки. Но Каир красивый город. Вы не бывали там? Женщины как в Париже.
Переходя через ткацкую, где большие станки тихо передвигали широкие скатерти белых нитей, они вошли в мастерскую, где около ста женщин, сидя за длинными столами, вытаскивали щипчиками солому и свалявшиеся комочки из шерсти. Там самые преданные фабрике работницы, самые давние, устроили торжественную встречу Бернару.
— Мадам Птисеньер! Мадам Кимуш! Как поживаете?
— А, месье Бернар! Наконец-то вы вернулись!
— Однако, не очень-то все это хорошо выглядит…
— А! Конечно… Плохая работа, месье Бернар. Хорошо бы работать так, как работали до войны!
За этими женщинами в окно видны были красные крыши фабрики, зеленая вода в бассейнах, река — точно удар кисти синей краской, которая блестела сквозь серебристые тополя; а дальше — мягкие очертания лиловых холмов. Здание было высоко, и движения станков сообщали ему легкие покачивания, отчего танцевал и пейзаж.
IV
Ахилл поместил внука в свою контору, темное логово, загроможденное столетними многотомными записями и реестрами, и поручил ему проверку так называемой себестоимости. Эти калькуляции, самые таинственные обряды промышленной магии, могли бы показаться профану обыкновенными задачами; но посвященные знали, сколько в них было заключено настоящего поэтического вдохновения. Одна лишь прирожденная гениальность Кене могла в каком-то священном бреду внушить Ахиллу это внезапное решение — не считаясь с расходами закупить однажды нужный ему материал на торгах, чего так добивался Паскаль Буше, и тем раздуть до безумия цену на ткани во избежание опасной благосклонности «экзотиков».
Но Бернар, не имевший к этому делу никакого призвания новичок, не заметил величия своего «министерства». Грязные кирпичи длинного здания с частыми окнами заполняли перед ним весь горизонт. Под звуки станков он как бы выпевал для себя начало мотива из «Пасторали», но вот, покачав головой, принялся за работу.
— Двенадцать кило основы по пятьдесят шесть франков… Шестьсот семьдесят два франка… Четырнадцать кило уткa по двадцать семь франков… Пятьсот семьдесят восемь франков… Тканье: за восемьдесят две тысячи по… по скольку?
Он стал напевать «Крестьянский хоровод».
— Деламен и его друзья сказали бы опять, что у меня дурной вкус. Но мне безразлично, что Бетховен повторяется, если то, что он повторяет, мне нравится. Но только это чересчур округленно, слишком закончено для них… Я понимаю и Стравинского, но это нисколько не умаляет Бетховена… А моя себестоимость?.. За восемьдесят две тысячи… В субботу играют Вагнера у Пьерне, а вечером Мольер в «Старой Голубятне». Я мог бы повести туда Симону… Если бы я предупредил ее заранее, она как-нибудь устроилась бы со своим мужем. Но тогда нужно было бы уехать с утра в Париж: безумная надежда… мой стол сотрясается от работы станков и это заставляет вспомнить о законах Пон-де-Лера… В стекло моей двери стучится уже грозная рука Кантэра, он кажется не очень-то мною доволен. А ведь и действительно он — это его белая блуза.
Кантэр, заведующий закупками, обходился сурово со своими молодыми хозяевами.
— Месье Бернар, вы должны обязательно поговорить с заведующим прядильней, Демаром, — это несерьезный человек. За две недели — три английских ключа!
— Хорошо, я скажу.
— Да, это необходимо, затем я бы хотел, чтобы вы взглянули на этот счет: бумага для упаковщиков. Возможно ли, спрашивается, истребить целую тонну бумаги за десять дней, когда…
— Месье Кантэр, упаковщики — преступники. И они об этом узнают.
— Я говорю все это, месье Бернар, в интересах фирмы. Вам, кажется, скучно слушать обо всех этих мелочах, однако все это очень важно.
— Ну разумеется, месье Кантэр.
— Вот этой одной экономией я окупаю вдвойне свое жалованье. Но эти господа не совсем меня понимают. Чтобы иметь возможность контролировать, мне нужна поддержка патрона.
— Она будет у вас, месье Кантэр.
Белая блуза Кантэра исчезла. Бернар усердно углубился в смету себестоимости.
— …за восемьдесят две тысячи по шестьдесят сантимов, плюс десять сантимов на дороговизну… Шестьдесят пять франков. Чистка, основание, шлихтование… Пятьдесят франков… Войдите!
Красный от гнева, вошел Демар.
— Месье Бернар, правда ли, что вы поручили Кантэру сделать мне выговор за излишний расход инструментов?
