Для фортепиано соло. Новеллы

том, что его ценят за ум и сердце, и, в общем, это тщеславное стремление было вполне оправдано, так как он обладал и тем, и другим. Кристиан, вы наверняка помните, что он ежедневно приезжал на улицу Спонтини. Он оставался там с шести до семи, в час, который Елена отводила отдыху для поддержания своей красоты. Она лежала на черном диване, закрыв глаза, а Робер читал ей вслух. Время от времени какая-то фраза приводила Елену в восторг; она резко садилась, словно подброшенная невидимой пружиной, и пускалась в очередной по-шекспировски шутовской монолог, на которые она была большая мастерица. Робер жадно внимал ей; он был человеком очень умным, но совершенно не умел выражать свои мысли, и эти волшебные способности его просто очаровывали. Он оставался у Елены до тех пор, пока она не начинала одеваться к ужину. Она с видимым участием давала ему советы относительно его личной жизни, но в глубине души была уверена, что он любит ее.

— Что совершенно не соответствовало действительности, — сказала Клер.

— Я не согласна с вами, Клер… Во всяком случае, это зависит от того, что вы понимаете под словом «любить». Робер не хотел Елену. Он часто говорил со мной о ее андрогинном теле, и в его словах чувствовалось отвращение. Если не считать ее стихов, больше всего в ней ему нравились длинные черные волосы, заплетенные в косы и уложенные вокруг маленькой головки. Иногда она распускала их для него, и однажды я видела, как Робер с благоговением зарывался в них лицом… Когда он приходил или уходил, Елена целовала его в обе щеки, но вы же знаете, что она проделывала это со всеми близкими людьми, будь то мужчины или женщины, и что ее поцелуи не означали ничего, кроме крепкой дружбы. Заметьте, что она могла бы полюбить Робера. Он был хорош собой, прекрасно одевался; у него был красивый, хотя немного жеманный, голос; его отношение к женщинам отличалось галантностью, все реже встречающейся в наше время. Да, несомненно, Елена могла бы без отвращения и опасения быть осмеянной стать его любовницей, но он этого не хотел… Он был очень чувственным и знал (а в Париже сведения такого рода о женщине, имевшей хоть какие-то связи, расходятся быстро), что она станет для него неловкой и холодной любовницей. К тому же у него была Лилиан, которая, не обладая гениальностью Елены, была куда больше способна на любовь.

— На продажную любовь, — сказал Лоран.

— Нет! — возразила Женни. — Я имела возможность наблюдать за этой парой вблизи. Лилиан действительно любила Робера, без всякой денежной заинтересованности, к тому же по причинам, о которых я уже упоминала, денег он ей давал очень мало. Просто существовал Мунес, все знающий и серьезный муж, уже давно живший отдельно от Лилиан, Мунес, который соглашался быть обманутым, но хотел получить от этого выгоду. Вы помните Мунеса, Кристиан?

— Конечно… Высокий, томный парень, еще не вошедший в пору зрелости, с крашеными волосами… он напоминал торговца коврами… Он руководил каким-то авангардным театром.

— Театром, в котором играла Лилиан, и вот тут-то все и завязывалось в сложный узел. Люсьен Мунес дорожил своим театром; театр приносил ему убытки, и он постоянно нуждался в спонсорах, а Лилиан нуждалась в Мунесе, чтобы получать роли, которые хотела сыграть.

— Лилиан была очень талантлива, — сказал Лоран.

— Очень, но вы не хуже меня знаете, что если ты талантлива и к тому же жена директора, это служит двойной гарантией… Я часто виделась с этой парой и слышала их разговоры, порой весьма любопытные. Мунес цинично говорил Лилиан: «Все это чудно, моя дорогая, но твой друг Вальтер обещал мне миллион, а деньги все не приходят…» В то время миллион еще мог сыграть ощутимую роль в бюджете театра. Лилиан брала меня в свидетели: «Ну, Женни, что я могу сделать? Я двадцать раз говорила Роберу, что моему мужу не помешал бы меценат; он делает вид, что не слышит, и я прекрасно понимаю почему… Он хочет, чтобы его любили ради него самого… И, что самое интересное, он этого заслуживает…» Люсьен пожимал плечами: «Но он же не думает, что я буду любить его ради него самого… Послушай, Лилиан, малышка: до сих пор я все терпел, и все понимал, и на все соглашался, и все… Но с меня довольно… Я попросил моего адвоката составить контракт — вот он, в нем оговариваются условия взносов Вальтера… Поручаю тебе его… Или твой Робер подписывает его в течение недели, или ему придется расстаться с тобой… Поняла?..» Лилиан хотела набить себе цену: «Это зависит от меня». Люсьен усмехнулся: «Нет, красавица моя, это зависит от меня… Потому что если я тебя выставлю, твой Робер на тебе не женится, не будет давать тебе роли и даже не подберет тебя… Он слишком дорожит своей жалкой жизнью светского холостяка; у него есть его возлюбленная поэтесса…» «Они только друзья», — сказала Лилиан. «О да! Так говорят… А тобой он гордится, пока ты актриса на первых ролях… А если тебе придется бегать за ангажементами, он будет гордиться?» И все это было правдой, и Лилиан это знала. Она взяла контракт, протянутый мужем, сделала вид, что пробежала его глазами, сложила и сунула в сумочку.

— И уговорила Вальтера подписать его?

— Не спешите; вы хотите узнать все сразу, Клер! Дайте мне насладиться подробностями этого рассказа… В следующую субботу (я прекрасно помню, что дело происходило в субботу, и вы поймете, что эта деталь очень важна) я обедала с Мунесами, и мне показалось, что Люсьен полностью успокоился. «Лилиан славная девочка, — сказал он мне, — в понедельник контракт будет подписан…» Выйдя из-за стола, я сумела остаться наедине с Лилиан. «Было очень трудно?» — спросила я. «Довольно трудно… — ответила она, — бедный Робер никак не хотел понять… Во-первых, потому что он не может быть таким циничным, как Люсьен… И потом, он гордый, и он отказывался уступить. Но я разыграла перед ним такую сцену… О! Лучшая роль в моей жизни… Я описала ему мой брак, черствость Люсьена, все лишения, которые мне приходится терпеть… Я растолковала ему, что он, Робер, эгоистичен, что он требует всего от меня, а сам не может пойти ради меня на малейшую жертву… Я сказала ему, что люблю его, что было правдой, что единственное, чего я хотела бы, это уехать и жить с ним, что было в не меньшей мере правдой, но что, коль скоро он этого не желает, я буду вынуждена терпеть Люсьена и существовать с ним… В конце концов я сломала его сопротивление».

— А почему Вальтер не подписал сразу?

— Потому что он тоже хотел показать контракт специалистам и точно понять, какие обязательства он на себя берет… Это совершенно нормально.

— Я так и вижу Фонтен в этой сцене, — сказал Лоран, — она, наверное, была великолепна. Я играл с ней в «Свадебном марше»; она доводила меня до слез.

— В тот день она довела до слез Робера Вальтера, но на следующий день плакать пришлось уже ей самой… Как я уже сказала, назавтра было воскресенье. Робера пригласили на выходные к Тианжам в их поместье под Рамбуйе, где была прекрасная охота. Там он стал жертвой самого банального и самого ужасного несчастного случая. Он хотел перепрыгнуть через небольшую канаву с ружьем в руке и упал. Ружье выстрелило, пуля попала Вальтеру в живот.

— Это действительно был несчастный случай?

— Никто в этом не сомневался… Вы думаете о закамуфлированном самоубийстве? Да с чего бы этот счастливый человек решил убить себя?.. Нет, это был глупейший несчастный случай, внезапный, непоправимый… Умирающего Вальтера перенесли в замок. Он кричал от боли, а между криками настойчиво твердил: «Нотариус, мне нужен нотариус…» Тианж позвонил нотариусу в Рамбуйе, но тот уехал в Париж, контора была закрыта. Врач, поняв, что жить Вальтеру осталось несколько минут, спросил его: «Вы хотите составить завещание?» «Да, — ответил Вальтер, — я хочу завещать все мое состояние…» Имени никто не расслышал. Он впал в кому и на следующий день умер.

— И вы думаете, он хотел сделать своей наследницей Лилиан, чтобы освободить ее?

— Я уверена в этом, Клер. Она тронула его, она заставила его испытать угрызения совести; близких родственников у него не было; такой поступок был совершенно естественным. Но Елена, жившая в другом мире, практически не знавшая о существовании Лилиан и совершенно не подозревавшая об отношениях с ней Вальтера, думала по-другому. По ее мнению, последняя фраза Робера не могла закончиться иначе, нежели: «Я завещаю все мое состояние Елене…» Она была потрясена. В тот же вечер она написала поэму «На смерть друга». Потом, распустив длинные волосы, которые так нравились ему, она, рыдая, отрезала их.

Через два дня она пришла на похороны, голова ее была покрыта черной траурной вуалью. Присутствовавшая там чета Мунесов с удивлением наблюдала за ней. Проходя перед могилой, Елена романтическим жестом бросила на гроб свои косы, и они, падая, развернулись на крышке. «Бедный