VI. Война 1914—1918 годов
Самое большое безрассудство – верить во что-то только из желания, чтобы это существовало, а не потому, что имели случай убедиться, что это есть в действительности.
– Для начала хватит и тачки.
– Тачки чего? – спросила Алиса.
Однажды, это было в 1912 году, доктор Джеймс, окончив занятия и возвращаясь в Сент-Мэри, увидел на верхней ступеньке крепкого загорелого солдата в походной форме Лондонского шотландского полка. Это был Флеминг. Он приехал из военного лагеря. Джеймс был поражен, что такой опытный врач, ученый-бактериолог проходил учебный сбор простым солдатом. «У меня тогда не было никакого военного опыта, – рассказывает Джеймс. – Меня приводила в ужас мысль спать вшестером или всемером в палатке... Я осмелился спросить Флеминга, как ему удалось в дождь и грязь сохранить в безукоризненном виде свое обмундирование, винтовку и обувь. Он бросил на меня ледяной, строгий взгляд своих голубых глаз и со свойственной ему лаконичностью ответил: „Чудовищный труд!..“
От предыдущих встреч с Флемингом у меня сохранилось к нему восторженное отношение. И вот, когда я увидел, что мой герой превратился в солдата, я о многом задумался. Я не был верующим, но мне с детства привили убеждение, что воевать – преступное занятие и в армию идет только тот, у кого нечистая совесть, что все офицеры в большей или меньшей степени похожи на безнравственных кавалеристов гражданской войны, преследовавших пуритан. И вдруг убедиться в том, что человек старше меня, один из самых уважаемых мною, добившийся таких замечательных достижений в своей работе, готов как простой солдат рисковать жизнью. Это заставило меня пересмотреть свои взгляды на возможность возникновения войны».
Война разразилась лишь через два года, а Флеминг покинул Лондонский шотландский полк в апреле 1914 года, так как военные сборы мешали его работе в больнице.
В первые же месяцы войны Райт получил звание полковника и был послан во Францию, чтобы создать в Булонь-сюр-Мер лабораторию и научно-исследовательский центр. Он взял с собой Дугласа, который имел чин капитана, Перри Моргана и Флеминга, носившего две звездочки лейтенанта Медицинской службы Королевской армии. Позже к ним присоединился Кольбрук; Фримен вначале отправился в Россию для изготовления вакцины против холеры, а потом тоже приехал в Булонь. Лаборатория была прикреплена к английскому военному госпиталю, размещенному в залах бывшего булонского казино. Вначале бактериологам отдали ужасный подвал, по которому проходила канализационная труба, наполнявшая помещение зловонием. Каждое утро в шесть часов сержант-лаборант заливал трубу крезолом, но отвратительный запах не исчезал. Сэр Алмрот возмутился – а он способен был проявить нужную резкость – и добился, что исследователям отдали фехтовальный зал, под самой крышей казино. Разумеется, в этом помещении не было ничего, что требовалось для лаборатории: ни столов, ни водопровода, ни газа. Тут изобретательность Флеминга сослужила большую службу. Бунзеновские горелки заправлялись денатуратом; термостаты нагревались на керосинках. Для обработки стекла Флеминг сделал из резиновых трубок и мехов, надетых на бидон, очень хорошую горелку. Позже он говорил, что у него никогда не было лучшей лаборатории.
Несмотря на войну, он оставался таким же невозмутимо спокойным, каким был в мирное время. «Вот мои первые впечатления от лейтенанта Флеминга, – рассказывает его лаборант, – бледный офицер невысокого роста, который не говорил лишних слов и выполнял свою работу спокойно и безукоризненно. Однажды, когда капитан Дуглас заболел, нашим начальником стал капитан Флеминг (он получил повышение). Капитан Дуглас, обсуждая со мною вопросы службы, или шутил, или ругался; когда я в первый раз принес бумаги на подпись капитану Флемингу, он работал, склонившись над своим микроскопом. Я остановился, почтительно выжидая. Он поднял голову, взял карандаш и, не требуя никаких объяснений, подписал ордера. Часто, бывало, мне приходилось докладывать ему о создавшемся положении; он выслушивал меня с совершенно безучастным видом, но на самом деле мои слова его больше трогали, чем я думал. Он все запоминал, мгновенно разрешал вопрос и в заключение говорил: „Очень хорошо, сержант, можете сами это уладить“.
В течение всей войны лаборатория вела огромную полезную работу. Речь шла уже не только о вакцинах. Правда, Райт, как и Венсан во Франции, провел кампанию за то, чтобы противотифозные прививки стали обязательными в армии, и они спасли тысячи жизней. Но, кроме этого, появилось множество жгучих и безотлагательных проблем по оказанию помощи раненым. Райт и его ассистенты, поднимаясь к себе в лабораторию, ежедневно проходили через госпитальные палаты и видели страшные картины – результаты действия, с одной стороны, оружия, гораздо более мощного, чем в предыдущие войны, с другой – инфекции, занесенной в раны с землей и клочьями одежды. Хирурги с отчаянием показывали бактериологам бесчисленные случаи сепсиса, столбняка и особенно гангрены. Ежедневно прибывали раненые с переломами, с рваными мышцами и разрывом сосудов. Через небольшое время лицо раненого приобретало землистый цвет, пульс его слабел, дыхание становилось затрудненным. Начиналась газовая гангрена, которая неминуемо вела к смерти.
Как же бороться с этим злом? «В этой войне, – говорил сэр Альфред Кьог, начальник Медицинской службы армии, – мы вернулись к инфекциям средневековья». Со времени Листера хирурги привыкли доверять антисептике и особенно асептике. За исключением некоторых случаев заражения при транспортировке, поврежденные ткани, с которыми им приходилось иметь дело, бывали чистыми; и медики научились лечить раны, не заражая их. Листер обрабатывал антисептическими средствами халаты, перчатки, инструменты. Затем стали подвергать стерилизации при высокой температуре все, что могло соприкоснуться с тканями больного, и «больничная инфекция», казалось, была побеждена. Но во время ужасной бойни 1914 года солдаты поступали с ранами, кишевшими микробами. Несчастный раненый падал где-нибудь на дороге или в поле, и здесь в раны попадали смертоносные бактерии. Флеминг исследовал клочки одежды, попадавшие в раны, и нашел на них самые разнообразные микробы. В навозе, лежавшем на полях, тоже было полно микробов.
Что же делать? При осмотре свежих ран Флеминг обнаружил поразительное явление: фагоцитоз в них был активнее, чем в гнойных ранах мирного времени. Лейкоциты поглощали (и уничтожали) огромное количество микробов. Отчего так происходило? «В мирных условиях инфекции поражают организм, сопротивляемость которого по той или иной причине частично утрачена, – размышлял Флеминг. – Кроме того, микробы передаваясь от одного больного другому, могли приобрести устойчивость. В ранениях же, полученных на фронте, происходит следующее: в здоровый крепкий организм внезапно, механическим путем, проникают микробы, вирулентность которых ослаблена, так как они находились в неблагоприятных условиях. При этом фагоцитоз, естественно, протекает активнее. Почему же в таком случае фронтовые раны более опасны? Потому что осколок или пуля производят сильное разрушение в тканях. Омертвевшие ткани, являясь хорошей средой для роста микробов, мешают вместе с тем проникновению к ним фагоцитов пострадавшего». Отсюда следует первый совет хирургам: удалять, насколько это возможно, омертвевшие ткани.
Богатый опыт исследовательской работы привил Флемингу глубокое уважение к защитным средствам организма. Что же происходило в ране в том случае, когда она освобождалась от омертвевших тканей и бывала предоставлена природе? Лейкоциты массами проникали через стенки кровеносных сосудов в рану и очищали ее, поглощая микробы. Чем же был вызван этот «диапедез» лейкоцитов, или миграция белых шариков? Утверждать, что «положительный хемотаксис» притягивал фагоциты к токсинам, все равно, что говорить о снотворных свойствах опиума. Но какова бы ни была причина, факт оставался бесспорен. Итак, необходимо было дать возможность естественным защитным силам организма проникнуть к микробам.
Военные врачи обладали и мужеством и самоотверженностью, но они столкнулись с незнакомой проблемой и, не имея никаких на этот счет указаний, наносили на раны в большом количестве какие попало антисептики. Их этому учили – как и самого Флеминга, – когда они были студентами. «Помню, что мне советовали, – вспоминал Флеминг, – обязательно накладывать повязки с антисептиками: карболовой, борной кислотами или перекисью водорода. Я видел, что эти антисептики убивают не все микробы, но мне говорили, что они убивают некоторые из них и лечение проходит успешнее, чем в том случае, когда не применяют антисептики. Тогда еще я неспособен был критически отнестись к этому методу».
Но в Булони Флеминг убедился, что антисептики оказались бессильны, микробы продолжали
