Она велела послать за доктором и встала, чтобы пойти к дочке. Надевая халат, она порывистым движением задела зеркальце, лежавшее на туалетном столике; зеркальце упало и разбилось.
— Поскорее собрать осколки, — сказала Люси. — Дурная примета…
— Замолчите! — вскричала Дениза неожиданно резко.
Потом она подумала, что это — предзнаменование и что теперь она уже не имеет права входить в детскую.
Вернувшись в буфетную, Люси сказала Феликсу:
— Не знаю, что такое с мадам, только она не в себе. Она вдруг повернулась ко мне и как-то странно на меня взглянула.
Люси была добрая, преданная женщина. Она так остро почувствовала возможность какого-то несчастья, что в течение утра несколько раз под разными предлогами входила к хозяйке. Она заставала Денизу за туалетным столиком, в полной неподвижности, с застывшим взглядом. Часов в одиннадцать она с ужасом увидела в ее руках револьвер. Эдмон дал его жене перед отъездом на юг. «Мне не хочется, чтобы вы жили в этом уединенном домике, не имея при себе оружия», — сказал он. Люси бросилась к хозяйке; та словно очнулась от какого-то оцепенения, довольно непринужденно улыбнулась и сказала:
— Не пугайтесь, Люси. Я его чистила. А вы что подумали?
После этого Феликс и Люси, посоветовавшись, решили позвонить госпоже Вилье, — тем более что у доктора им сказали, что он уже уехал из дому и возвратится только к вечеру.
Немного погодя явился Манага. Люси, поджидавшая его у входа, рассказала ему о том, что видела.
— Мне кажется, что она так разволновалась потому, что повидалась с господином Ольманом после того, как… вы понимаете… — сказала она ему с упреком. — Вдобавок, с тех пор как мадам приехала сюда, она себя плохо чувствует. Главное, вам надо бы отнять у нее пистолет.
Она доложила Денизе, что господин Манага дожидается в гостиной. Дениза все еще сидела неодетая у столика. Она ответила Люси печальным, усталым жестом. Манага вошел и ужаснулся, заметив, что она, такая стыдливая даже в минуты интимности, принимает его полуодетая, как бы не замечая этого. Он обнял ее. Сначала она не воспротивилась, потом с ожесточением отстранила его и пролепетала что-то бессвязное. Он попробовал пошутить; несколько мгновений спустя она заговорила в обычном тоне. Он сказал:
— Вам следовало бы лечь и вызвать врача. У вас начинается бред. Вероятно, от лихорадки.
— Почему вы так говорите? Разве я сказала что-нибудь несообразное?
— Нет, но все-таки… Очень прошу вас: позаботьтесь о себе.
Он вызвал Люси, взял с нее слово, что она не будет отходить от Денизы, а сам поспешил к Вилье.
— Не понимаю, что с ней творится… — сказал он Соланж. — У нее бред… Как вы думаете? Воспаление мозга? И что теперь делать? Вот история!
— Я схожу к ней после завтрака, — ответила Соланж. — Выпейте коктейль, чтобы успокоиться, Дик. На вас лица нет.
Она завела патефон и вышла. Манага и Вилье остались вдвоем.
— Вы поступили неблагоразумно, дорогой мой, — сказал Вилье. — Я осуждаю вас не за то, что вы изменили Винифред… Каждый волен поступать, как ему вздумается… Но ведь так легко выбрать женщину, которая понимает жизнь. А эту я сразу же раскусил: она восторженная, она музыкантша… Музыка, дорогой мой, это все равно что религия… Это отличная вещь, пока ее не доводят до крайности…
— Оставьте его, — сказала, вернувшись. Соланж. — Тут во всем виноватая… Возьмите стакан, Дик: я вам налила покрепче.
После завтрака Соланж побежала на виллу Ольманов и, несмотря на все свое равнодушие, была потрясена тем, что увидела. Дениза не узнала ее. Она сидела на кровати, и перед ней, очевидно, развертывалось какое-то жуткое зрелище, незримое для окружающих. Люси с трудом поддерживала ее.
— Я горю, — кричала Дениза. — Огненные глаза…
И она без конца твердила:
— Не-ис-ку-пи-мый грех… Не-ис-ку-пи-мый грех…
Соланж испугалась. При ней приехал врач. Доктор Сартони был робкий человечек с черной острой бородкой. Он был явно удивлен, растерян.
— Тут нужен специалист, — сказал он. — В Каннах есть доктор Казенав… А где же все родственники?
Он был знаком с мадемуазель Фанни Ольман, но Соланж решила, что лучше ей не сообщать.
— Муж в отъезде, — сказала она. — Он в Африке. Вызвать его?
Доктор возмутился:
— А как вы думаете, сударыня? Конечно, надо вызвать. Положение весьма серьезное. Придется принимать какие-то решения.
Соланж колебалась.
— Дело в том, что тут очень сложные обстоятельства, доктор… Можно поговорить с вами наедине?
Они спустились в гостиную, и Соланж рассказала ему все, что знала. Доктор был явно шокирован ее цинизмом. Правда, Соланж и сама чувствовала угрызения совести. Но разве она могла предвидеть, что эта женщина…
— Хорошо, доктор, я отправлю господину Ольману телеграмму. А тем временем пришлите, пожалуйста, психиатра.
Вернувшись домой, Соланж настойчиво посоветовала Манага немедленно уехать. Он слабо возражал.
— А не думаете ли вы, что мой долг — остаться возле нее? — сказал он.
— Дик, друг мой, когда он приедет, ваше присутствие только все осложнит, — ответила Соланж. — Поезжайте к Винифред. И ей гораздо лучше сейчас не приезжать сюда. История наделает много шуму.
XVII
Получив загадочную, тревожную телеграмму, Эдмон Ольман возвращался из Марокко в ужасном смятении. Он прибыл самолетом в Тулузу, а оттуда пришлось ехать до Марселя поездом, который шел довольно медленно. Спать он не мог; он с отчаянием думал о том, в каком состоянии застанет жену. Что с нею? Если речь идет о тифе, как можно предположить, судя по слову «бред», содержащемуся в телеграмме, то опасный период длится девять дней и, следовательно, он приедет вовремя. Закрыв глаза, он перебирал в памяти четыре прожитых счастливых года; жизнь без Денизы теперь представлялась ему уже невозможной. Он решил, что, если она умерла, он покончит с собою. Когда он в Каннах вышел из поезда, к нему подошел невысокий человек с черной бородкой и представился:
— Доктор Сартони. Господин Ольман? Я решил сам встретить вас, чтобы подготовить…
— К чему? — пролепетал Эдмон. — Она не умерла?
— Нет, нет, успокойтесь… Даже нет ничего угрожающего… Но у нее нервное расстройство, которое может испугать непосвященного человека.
Он употребил слово «непосвященный», чтобы уверить самого себя в своих познаниях. Он внимательно разглядывал собеседника — мужа, о котором так много слышал эти пять дней. В автомобиле он стал объяснять Эдмону принятые им меру. Он как бы оправдывался.
— Я вызвал из Канн моего выдающегося коллегу Казенава… Должен сказать, что он очень обнадежил нас… Он установил психическое расстройство с галлюцинациями, которое при нормальном течении болезни должно пройти месяца через два-три, а может быть, и раньше…
— Подождите, доктор, мне непонятно… Она… невменяема? У нее жар?
— Нет, температура у нее невысокая… но она бредит… от возбуждения… Ваш приезд может вызвать
