времени почти совпадает с вашим отпуском, а ей гораздо приятнее и интереснее проводить досуг с вами и вашей женой, чем с нашими официальными спутниками. Вот она и подумала, не соблазнит ли вас редкая возможность увидеть Западную Африку при таких благоприятных обстоятельствах… Словом, если вы согласны, мы включим вас в список участников поездки… Но ответ мне нужен немедленно, потому что моя канцелярия заканчивает составление маршрута и списков.
Я поблагодарил его и попросил несколько часов отсрочки, чтобы посоветоваться с женой. Вначале я едва не согласился. Но оставшись наедине с собой, я вдруг представил себе всю неловкость и низость этой полулюбовной интрижки, которую придётся вести на глазах проницательной Мадлен, да ещё будучи гостем Бонниве. Нелли была весьма привлекательна, но я её строго осуждал. За завтраком я рассказал Мадлен о предложении Бонниве, разумеется, не обмолвившись ни словом о его причинах, и мы вместе стали обдумывать, как бы нам повежливей от него отказаться. Мадлен без труда сочинила какие-то давние обязательства, и мы в Африку не поехали.
Я знаю, что с тех самых пор Нелли Бонниве отзывается обо мне не только с иронией, но даже с некоторой неприязнью. Наш друг Ламбэр-Леклерк как-то упомянул обо мне, как о возможном кандидате на пост префекта департамента Сены. Она скорчила презрительную гримаску.
— Мофра! — сказала она. — Упаси бог! Он очень мил, но совершенно лишён инициативы. Он сам не знает, чего хочет.
— Нелли права, — отозвался Бонниве. И я не получил префектуры.
Добрый вечер, милочка…
— Ты куда, Антуан? — спросила мужа Франсуаза Кеснэ.
— На почту. Хочу послать заказное письмо, а заодно вывести Маугли… Дождь перестал, небо над Ментоной уже очистилось — погода явно разгуливается.
— Постарайся не задерживаться. Я пригласила к обеду Сабину Ламбэр-Леклерк с мужем… Ну да, я прочитала в «Эклерере», что они приехали в Ниццу на несколько дней… Вот я и написала Сабине…
— О, Франсуаза, зачем ты это сделала? Политика, которую проводит её муж, вызывает одно отвращение, сама же Сабина…
— Не ворчи, Антуан… И не вздумай уверять, будто Сабина тебе противна!.. Когда мы с тобой познакомились, она слыла чуть ли не твоей невестой!
— В том-то и дело!.. Не думаю, чтобы она мне простила, что я женился на тебе… К тому же я не видел её лет пятнадцать… Надо полагать, она превратилась в зрелую матрону…
— Никакая она не матрона, — сказала Франсуаза. — Она лишь на три года старше меня… И всё равно спорить сейчас уже бесполезно… Сабина с мужем будут здесь в восемь часов вечера.
— Ты могла бы посоветоваться со мной… Ну зачем. ты позвала их? Ведь ты знала, что я буду недоволен…
— Счастливой прогулки! — весело бросила Франсуаза и поспешно вышла из комнаты.
Антуан пожалел, что ссора не состоялась. Уж такова была обычная тактика его жены — она всегда уклонялась от споров. Шагая по аллеям Антибского мыса, между рядами нескладных кособоких сосен, он думал:
«Франсуаза становится несносной. Она отлично знала, что я не хочу встречаться с этой четой… Именно поэтому она ничего не сказала мне о своих планах… Она всё чаще ставит меня перед свершившимся фактом. Ну зачем она пригласила Сабину Ламбэр-Леклерк?.. Только потому, что скучает, не видясь ни с кем, кроме меня и детей. Да, но кто захотел поселиться в этом краю? Кто уговорил меня покинуть Пон-де-л'Эр, бросить дела, родных и в расцвете сил уйти в отставку, к которой я совсем не стремился?»
Всякий раз, когда он начинал вспоминать свои обиды, список их оказывался довольно длинным. Антуан женился по страстной любви, его до сих пор влекло к жене и как мужчину и, можно сказать, как художника. Он часами, не отрываясь, разглядывал её изящный носик, светлые лукавые глаза, безупречные черты лица. Но до чего же иногда она раздражала его! В выборе мебели, платьев, цветов Франсуаза выказывала замечательный вкус. Но в отношениях с людьми ей не хватало такта. Антуан глубоко страдал, когда Франсуаза оскорбляла кого-нибудь из их друзей. Он чувствовал и свою ответственность за нанесённую обиду, и своё бессилие. Вначале он осыпал её упрёками, которые она выслушивала с неудовольствием и на которые не обращала внимания, зная, что он простит её ночью, когда в нём проснётся желание. Потом он стал принимать её такой, какой она была. После десяти лет совместной жизни он понял, что её не переделаешь.
— Маугли, сюда!
Антуан зашёл в почтовое отделение… На обратном пути он продолжал размышлять о Франсуазе и с каждой минутой всё больше мрачнел. Была ли она по крайней мере ему верна? Он верил этому, хотя знал, что она часто ведёт себя, как отчаянная кокетка, и порой даже забывает о благоразумии. Был бы он счастливее с Сабиной? Он вспомнил сад в Пон-де-л'Эр, где юношей встречался с ней. Весь город считал их помолвленными, да и сами они не сомневались, что рано или поздно поженятся, хотя никогда об этом не говорили.
«У неё был на редкость пылкий темперамент», — подумал он, вспомнив, как Сабина прижималась к нему во время танцев.
Она была первой девушкой, с которой он вёл себя смело, чувствуя, что не встретит сопротивления. Он страстно желал её близости. Затем появилась Франсуаза, и все женщины мира перестали для него существовать… Теперь он связан с Франсуазой навсегда. Позади десять лет совместной жизни. Трое детей. Партия сыграна.
Когда в гостиной он увидел жену, сиявшую свежестью, в муслиновом платье с яркими цветами, его раздражение сразу прошло. Ведь и дом, где они живут, и сад, которым неизменно восхищались гости, — детище Франсуазы. Именно она убедила его покинуть Пон-де-л'Эр и завод за несколько лет до кризиса 1929 года. Если взвесить всё по справедливости, она, пожалуй, принесла ему счастье.
— А разве Мишлина и Бако не будут обедать с нами? — осведомился он.
Он так надеялся на это, он предпочитал милую болтовню своих детей беседе с гостями.
— Нет, — ответила Франсуаза, — я решила, что нам будет уютнее вчетвером… Поправь галстук, Антуан.
«Уютно!» — опять одно из тех слов, которых он не выносил. Нет, «уютно» не будет, — подумал он, завязывая перед зеркалом галстук. — Сабина, наверно, начнёт острить, а Франсуаза — кокетничать с Ламбэр-Леклерком, этим чванливым твердолобым министром. Сам же Антуан будет хранить угрюмое молчание.
— Уютно!
Он услышал, как подъехал автомобиль и затормозил, колёса заскрипели по гравию. Супруги Кеснэ приняли непринуждённые позы. Минуту спустя появились гости. У Сабины были чёрные волнистые волосы, полные плечи и красивые глаза. Ламбэр-Леклерк сильно облысел — несколько жалких волосков лежали на голом черепе, точно барьеры на беговой дорожке. Он был, казалось, не в духе. Видно, и он тоже против воли приехал на этот обед.
— Добрый вечер, милочка, — воскликнула Франсуаза, целуя Сабину, — добрый вечер, господин министр…
— О нет, милочка! — сказала Сабина. — Не вздумай только величать моего мужа министром… Ты же зовёшь меня Сабиной, зови. и его Альфредом… Добрый вечер, Антуан…
Вечер выдался на редкость тёплый и ясный, и Франсуаза велела подать кофе на веранде. За столом разговор не клеился. Женщины скучали. Антуан из упрямства и, злясь на себя, весьма неосмотрительно противоречил Ламбэр-Леклерку, который, гораздо лучше информированный, чем его собеседник, легко побивал его в споре.
— Вы настроены оптимистически, потому что стоите у власти, — говорил Антуан. — На самом же деле положение Франции трагично…
— Да нет, дорогой мой, право же нет: денежные затруднения никогда не бывают трагичны.
