– Так кто, говоришь, тебя интересует? – Майор Карнаухов, начальник оперчасти ИТК номер девять, повернулся к своему служебному сейфу с оперативными материалами на отбывающих наказание заключенных.
– Гамадов Гамид, – неспешно ответил сидящий напротив его стола невысокий лысоватый мужчина в темно-сером костюме, светлой рубашке с помятым воротником и таком же, как и костюм, скромном сером галстуке.
Безликая внешность и невыразительная одежда выдавали в нем комитетчика, кем он и являлся вот уже почти двадцать лет. И хотя прошлые требования, предписывающие сотрудникам госбезопасности носить темные костюмы со светлой рубашкой и галстуком, давно канули в Лету, старший оперуполномоченный управления ФСБ Пермской области майор Мельников одевался так, как привык в ту пору, когда эти требования еще жестко выполнялись. К тому же костюм и галстук, по мнению Мельникова, придавали его не отличающейся атлетизмом фигуре больше солидности. Подобного мнения придерживался и майор Карнаухов, хотя в отличие от своего коллеги из ФСБ в служебное время не имел возможности сменить форму на гражданский костюм. И тот и другой имели многолетний опыт оперативной работы, а схожее занятие и связанные с ним родственные проблемы определяют похожие привычки и аналогичные взгляды на жизнь.
Карнаухов и Мельников знали друг друга уже без малого шесть лет. В девяносто восьмом году оперативная разработка, которую осуществляли пермские чекисты, привела Мельникова в исправительно- трудовую колонию, где он и познакомился с сотрудником оперчасти капитаном Карнауховым. За пять последующих лет разница между уголовными и государственными преступниками стерлась окончательно, и Мельников еще неоднократно посещал исправительно-трудовую колонию номер девять. За это время Карнаухов дослужился до майора и занял подполковничью должность начальника оперчасти колонии. А Мельников остался тем же старшим опером, поэтому продолжал служить в прежнем звании. Приятелями, а тем более друзьями, они не стали, однако за время общения перешли на «ты», что, естественно, способствовало более доверительным и откровенным отношениям между оперативниками.
– Гамадов, Гамадов, – повторил вслед за Мельниковым Карнаухов и, покопавшись внутри своего сейфа, вытащил оттуда одну из стандартных пожелтевших картонных папок.
Положив папку перед собой и полистав страницы, Карнаухов закрыл ее и, брезгливо поморщившись, ответил:
– Чушкарь, ничего интересного.
– Кто? – уточнил фээсбэшный оперативник, так и не привыкший к уголовно-блатной терминологии начальника оперчасти.
– Опущенный, – охотно пояснил Карнаухов. – Петух, пассивный гомосексуалист, по здешним меркам низшая и самая презираемая всеми остальными категория заключенных.
– Вот как, – Мельников изумленно округлил глаза. – А по нашим данным, этот Гамадов известный чеченский боевик.
В ответ Карнаухов пренебрежительно махнул рукой, даже не дослушав своего фээсбэшного коллегу:
– Это он у себя в Чечне боевик, а здесь тьфу, – изобразив плевок, оперативник резко выдохнул изо рта воздух. – Не знаешь, что ли, как это делается. Навалились всей кодлой, сначала руки связали, а потом штаны спустили. И вот он уже не матерый боевик, а зоновский петух по кличке Ганя.
– Почему Ганя? – спросил Мельников.
– Зэки так прозвали. Им же петухи баб заменяют, они им женские кликухи и придумывают. Вот у меня и рапорт имеется. – Карнаухов выдернул из своей папки лист бумаги и помахал им в воздухе, но Мельникову не передал. – Гамадова опустили в первый же день, как он на зону попал, вернее, в первую же ночь. – Начальник оперчасти быстро пробежал глазами извлеченный из папки рапорт и добавил: – Да еще и передние зубы выбили. Значит, не только в задницу, но и в рот драли. Короче, оттрахали твоего чечена во все дырки. В том отряде Ус тогда смотрящим был. Вот он, я тебе скажу, матерый зэчара был. И большой любитель всяких подлянок. Ради одного развлечения мог новичка опустить. И с твоим Гамадовым, я уверен, тоже его работа.
– А сейчас он где? – уточнил Мельников, отметив, что коллега говорит об уголовнике в прошедшем времени. – Вышел?
– Ага, – Карнаухов криво усмехнулся. – На тот свет. Зарезали его на днях прямо в сортире. Ложку в горло забили.
– Кто? – во второй раз изумился Мельников.
– Если бы знать. – Карнаухов недовольно мотнул головой. Нераскрытое убийство в колонии, грозившее стать очередным висяком, резко снижало показатели работы всей оперативной части и майора Карнаухова, как ее руководителя. – Копаем. Есть кое-какие подвижки, – закончил он, чтобы фээсбэшный коллега не усомнился в его оперативных способностях.
– Так, может, это Гамадов ему отомстил? – предположил Мельников.
– Петух авторитетному зэку, смотрящему отряда?! – прищурившись, переспросил Карнаухов. – Не смеши! Такого еще не бывало. Да если бы он просто толкнул или ударил смотрящего, «торпеды» Уса порвали бы его на месте. Зона – это не воля. Здесь субординация соблюдается, как в армии, даже еще строже. Чушкарь может залупаться на чушкаря, мужик на мужика и только вор – на вора. А незадолго до того, как Уса замочили, в четвертый отряд, где он заправлял, с последним этапом пришли двое авторитетных воров, Чума и Трезубец, с такими же, как у прежнего смотрящего, претензиями на лидерство. Обычно в такой ситуации воры договариваются между собой, но порой разбор перерастает в откровенную поножовщину. Думаю, в этот раз именно так и произошло. Не договорившись с Усом, Трезубец и Чума попросту зарезали его.
– И кто теперь в четвертом смотрящим? – поинтересовался Мельников.
– Пока никто, – ответил Карнаухов и объяснил: – Я этих Трезубца и Чуму сразу после убийства Уса в ШИЗО на десять суток закрыл. В отряде каждый день шмоны. Так что пока зэки притихли. Даже шишки из усовской команды хвосты поприжали, выжидают, чем дело обернется. Почти все на новичков думают. Да и я нутром чую: их работа! Вот только удастся ли расколоть, не знаю. Тертые калачи: у Трезубца это уже третья ходка, у Чумы – вторая. Все зоновские законы да и наши возможности назубок знают. – Посчитав, что его последние слова коллега может истолковать как признание собственной несостоятельности, Карнаухов поспешил добавить: – Но я их и без их собственного признания дожму. А будут дальше в несознанку идти, в ШИЗО сгною.
Беспокойство начальника оперчасти было вполне понятно Мельникову. Хотя для этого у того не было никаких оснований. Мельников не собирался вмешиваться в служебные дела своего коллеги и уж тем более подставлять его перед начальством. По большому счету, фээсбэшнику не было дела ни до какого-то Уса, ни до подозреваемых в его убийстве уголовников Чумы и Трезубца. Из всех заключенных исправительно- трудовой колонии номер девять его в данный момент интересовал только один. Поэтому он вновь вернул отклонившийся разговор на интересующую его тему:
– А как ведет себя Гамадов после убийства Уса?
– Да как чушкарь может себя вести? – отмахнулся Карнаухов. – Трясется за свою задницу да считает минуты, оставшиеся до освобождения. Он же послезавтра выходит, – равнодушным тоном сообщил начальник оперчасти крайне важную для Мельникова информацию. – Ты пойми: опущенный – это сломленный и раздавленный человек. Человек, в котором вытравлена его личность. Даже после освобождения зоновский петух все равно остается петухом. Прежним человеком он уже никогда не станет, – авторитетно закончил Карнаухов.
Мельников задумался. Если начальник оперчасти прав – а у Карнаухова большой служебный опыт, и не доверять ему вроде бы нет оснований, – значит, Гамадов морально сломлен и уже не представляет той опасности, какая приписывается ему в пришедшей из Москвы ориентировке. Это уже совершенно другой человек: трусливый и запуганный.
– Дай все-таки на его личное дело взглянуть, – больше для очистки совести попросил у коллеги Мельников.
Карнаухов секунду помялся, но потом все-таки перебросил Мельникову через стол извлеченную из сейфа картонную папку с материалами дела:
