И он согласился. Наутро Вася его разбудила и сказала:
— Пора на войну! Хватит бока пролеживать, крестоносец!
Миша вскочил и очень нервно и долго причесывался, брился и чистил зубы.
— Не надо, пап! — я просила. — В массовке лучше выглядеть нечесаным и небритым, страшнее будет!
Но он к тому же еще чрезмерно спрыснулся одеколоном «Шипр».
Как только рассвет позолотил холмы, Вася, Миша и я пешком отправились в Тихую Бухту, снабженные талонами на обед и жетоном на обмундирование саксонского воина двенадцатого века.
Миша вел себя беспокойно, вообще, он с ума сходил от волнения, все время норовил повернуть назад и лечь обратно в кровать. Был бы у него один только жетон на обмундирование, он давно бы сбежал, лишь талоны на обед влекли его в лагерь крестоносцев.
Вскоре на холме показались реющие знамена: английское — в самом центре на возвышении, пониже флаги французов и австрийцев. А у подножия холма раскинулись парусиновые шатры крестоносцев.
Первое, что мы увидели, когда входили в лагерь, — два мусорных ящика, наполненных человеческими черепами. Зрелище заставило Мишу затрепетать от изумления и страха.
— Чьи это кости?! — в ужасе вскричал Миша. — Не артистов ли массовых сцен???
В одном шатре Мише выдали шерстяное платье, штаны и ботинки.
— Это рукава или чулки? — интересовался Миша.
— Это гетры, — отвечал ему знаменитый артист Болтнев, который с особой тщательностью расчесывал щеткой свой парик. Он играл роль главнокомандующего эрла Сольсбери. — Женя, что сегодня будет? — вальяжно спрашивал он у режиссера.
— Ты стоишь на холме вместе с королем английским — и первыми появляются французы, присягая вашему знамени.
— Это значит, — говорит Болтнев, — целый день стоять за спиной у Ричарда?
— Можешь выйти вперед, — отвечает ему режиссер, — тебе все можно.
— Ребята, из массовки! Кто готов, пройдите на грим! Молодой человек! — позвали Мишу. — Вот ваши парик и усы.
Миша сначала никак не хотел надевать парик.
— Я им брезгую, — говорил Миша. — У меня к парику такое отношение, как к скальпу!
Мы сидели с Васей на плахе, ноги свесили, глядим — наш Миша выходит из шатра во всем саксонском, волосы развеваются, юбка заполаскивает на ветру, сбоку меч…
— У вас, это самое, — кричат Мише, — ножны перепутаны! Меч серебряный, а ножны золотые!..
— Надо было бумажник взять с собой, — говорит Миша, — а то украдут.
— А так потерял бы, размахивая мечом, — сказала Вася.
Еще у него было копье с мягким резиновым наконечником и деревянный щит.
— Сейчас крикнут, и я побегу!.. — сказал Миша.
Но Мишу долго никто не звал, закапал дождь, он лег в дровянике, меч положил на грудь, Люба приехала с обедом, а Миша спит мертвецким сном.
— Вот жизнь солдатская, — бормотал Миша, — ждешь-ждешь, томишься, маешься, потом выходишь в бой, и тебе быстро режут голову, или стрелой тебя пронзают насквозь, или копьем. Такова жизнь английского солдата.
В конце концов до наших ушей донесся шум, который производили трубы, рожки и барабаны, крики «Аллах керим!» и «Аллах акбар!». А среди шлемов крестоносцев возникли белые тюрбаны, длинные пики неверных, в общем, все говорило о том, что в лагерь ворвались сарацины.
Артисты массовки похватались за оружие, начали строиться в отряды. Всюду царила сумятица, никто ничего не понимал.
Миша стал озираться с безумным видом.
— Мне бы своих найти! — закричал он. — К своим бы присоединиться! Но я своих не вижу!
— Кстати, кто я? — давай у всех спрашивать Миша, он пока спал — забыл. — КТО Я? — он кричал. — Я всю жизнь думаю над этим вопросом!..
— Ты английский аристократ, последовавший в Палестину за своим королем! — ответил ему эрл Сольсбери.
Казалось, что он один не потерял присутствия духа среди этого грозного беспорядка.
— Английская армия, — повелительным тоном говорил он, — должна выстроиться в полном вооружении и действовать по команде, без шума и ненужной спешки, которую могла бы породить тревога воинов и их забота о безопасности короля.
— А что, король в опасности? — спросил Миша.
— У него сейчас тяжелейший приступ лихорадки, — мрачно ответил
Сольсбери. — А тут еще эти сарацины!
— Так что же мы медлим? — воскликнул Миша.
Он подбежал к нам с Васей, обнял нас и поцеловал, и такая в его глазах была грусть расставания, я помню, что у меня сжалось сердце.
Вася приняла свои меры предосторожности.
— Миша, — строго сказала она, — ты давай не очень-то. Не забывай, что у тебя жена и ребенок.
Мы рассмеялись, но не дали бы руку на отсечение, что этого не случится. Когда речь идет о нашем папе, ничего нельзя знать заранее.
Миша молча глядел на нее, глядел, глядел, как будто не мог наглядеться, помедлил еще немного и бросился в самую гущу заварухи. Не обращая внимания на крики, возгласы и суматоху, он быстро пролагал себе путь сквозь эту безумную толпу, словно могучий корабль, который, распустив паруса, режет бурные волны, не замечая, что они смыкаются позади него и с бешеным ревом бросаются на корму.
Мы с Васей видели, как он, обнажив картонный меч, стал им размахивать перед носами у сарацин, выкрикивая оскорбления и предпринимая хулиганские выходки в адрес мусульманского пророка.
— Вот он, передовой борец христианства! — воскликнул эрл Сольсбери. — Не то что вы, — окинул он мрачным взором нестройные отряды массовки, — вас только и манят герцогские короны и королевские диадемы. Смотрите! — и он указал на Мишу, который бузил в стане сарацин. — Как это пламенное лезвие сверкает в битве, словно меч Азраила!
Наконец Мишин наскок явно надоел сарацинам, его кто-то пнул, он упал и пропал из виду.
— Миша! — крикнула Вася и бросилась к месту происшествия. А я за ней.
— Снято! — сказал режиссер Женя, довольный, потирая ладони. — Где он, этот худой, черный, с длинными волосами, с крестом на груди? Найти его, привести!..
Все стали расходиться, и только Миша лежал неподвижно, упав лицом в траву. Мы стали с Васей звать его, трясти, пока он не очнулся. Ему принесли стакан боржоми. Он поднял его и произнес:
— Пью за бессмертную славу первого крестоносца, который вонзит копье или меч в ворота Иерусалима.
Он осушил стакан до дна, отдал его Васе, огляделся и спросил:
— А что, собственно, происходит?
— Съемочный день окончен, — ответила Вася. — Иди сдавай реквизит.
— Не понял, — Миша встал, дико озираясь.
Главное, артисты переодеваются, смеются, болтают о разных пустяках, они садятся в машины, автобусы и уезжают, спокойно покидая осажденный лагерь крестоносцев.
Тут Миша как закричит:
— Измена!!! А ну по местам! Предатели! Не то я раскрою вам головы своим боевым топором.
Все, конечно, подумали, что Миша шутит. Даже к нему подошел гример и в таком же приподнятом стиле сказал ему:
— Сэр! Если это не нанесет ущерба вашему мужеству и святости, верните нам, пожалуйста, парик и усы…
А Миша:
— Клянусь душой короля Генри и всеми прочими святыми, обитающими в хрустальных небесных чертогах, это уж слишком!
