Мужская тетрадь

скучал и проваливался из эфира куда-то – не знаю куда, туда, где шутники отдыхают. А потом появлялся медовым огурчиком, лихо крыл супостатов, делал свои тридцать два фуэте, и общество опять с изумлением смотрело на его выросший за день, точно бамбук, веселый рейтинг.

«И ничего они не сделают, эта „единая Россия“, все они, за четыре года – ничего не сделают, бывшие коммунисты, две империи развалили, страну разграбили, что они могут? Ничего. И тогда к власти придем мы, наша партия, чистая, честная, да!»

Картинный полупрофиль, стрельнул веселым глазом, фирменная улыбка.

– И я всех расстреляю.

2004

Всем стоять!

О фильме Федора Бондарчука «9 рота»

Вообще – всякие глупости. Посторонние вроде мысли. (Лезли в голову во время просмотра «9 роты», потому что я женщина и плохо переношу это все. Стрелялово еще ладно. Хуже – ужасающая половая вульгарность, вообще присущая совковым мужчинам, этому позору человеческой цивилизации. А еще хуже – вненравственное местоположение массовой культуры. Массам надо вдалбливать, что убивать нельзя, сука, и красть нельзя, а им толкуют, что оружие – это очень красиво.)

Например: почему-то никогда не воспринимала Федора Бондарчука как сына Сергея Бондарчука, то есть не думала об этом и преемственности никакой не ощущала.

А между тем преемственность была заявлена самим Отцом, в символической, угодившей в перестроечные времена, как кур в ощип, картине «Борис Годунов». Символика была нешуточной: лезли всякие самозванцы на царский трон не только в красиво-смутные, Вадимом Юсовым снятые времена, но и в реальности быта советских кинематографистов. Сергей Бондарчук в образе царя Бориса тревожно гладил по голове царевича – а им-то и был юный Федя Бондарчук.

Но Федор быстро заматерел и стал совершенно сам по себе, хорошо и внятно очерченный, со своим рельефным черепом, бородкой, классно выдержанной иронической дистанцией по отношению ко всему, что он делал.

Ну так выглядело – элитный парень с колоритной внешностью забавляется всякими артистическими штучками. Играет в кино. К этому нельзя относиться всерьез, потому что все якобы и как бы (самые распространенные паразитические выражения в новой России), без напряга, между прочим, по дружбе. Приятель снимает кинцо – а ты забежал на часок, показал класс и дальше побежал. Артистическое непрофессиональное существование.

Кино – это для папашек, чтоб им серьезные лица делать и всех учить жить по телевизору и с трибун.

Спасибо. Вроде как наелись. На всю оставшуюся, как говорится.

А ты – просто живешь. Питаешь семью – и неслабо, между прочим, питаешь. С друзьями перетираешь, что да как. Вообще за державу обидно, но за себя и за своих парней – не обидно ничуть.

(Это я такой воображаемый внутренний монолог сочиняю, чтобы понять своего героя, – правда, это вряд ли возможно. Невозможно. Хотя о чем-то я догадываюсь верно. Я же поняла, что на войне у них стоит. Без всяких аллегорий, а реально – в окопах и блиндажах этих уродских начинается эрекция. У многих. Стала спрашивать – и честно признались некоторые: да, правда. Лютый стояк. Не правда ли, это многое объясняет? В «9 роте» есть такой эпизод: на боевых учениях солдаты развлекаются зрелищем могучего фаллоса, который их товарищ, бывший художник, вылепил из пластида, пластиковой взрывчатки. Куда уж символичней! Мои догадки истинны, потому что они верны.)

Но сезон якобы и как бы кино прошел. Открылся новый сезон: принято шить картины по росту публики, и чтоб все было как у больших: «долби», «стедикам», бокс-офис. Того, дилетантского детишкиного как бы кино, в котором когда-то Федор Бондарчук принимал живейшее участие, сегодня даже немного жаль. Там, среди пустынь трехгрошового цинизма, иногда попадались крошки иронии, остроумия, искренности. Скажем, «Даун Хаус» Качанова. Тогда казалось – хуже некуда. Сегодня ясно: есть куда.

Постмодернистская переделка «Идиота» Ф.М. Достоевского – Иван Охлобыстин переделал, сыграл «Рогожина» и получил такой заряд отвращения к собственной деятельности, что, покаявшись перед людьми, ушел в церковь. Теперь отец Иван. Федор Бондарчук (по-тогдашнему – Федя, никто иначе и не говорил) играл в «Даун Хаусе» главную роль, то есть «Мышкина» – расслабленного ботаника, прибывающего из-за бугра в крутую кислотную Москву. Как играл? Ну, а как они все «играли»? Придуривались кто как умеет. Дурное кино, так и время было дурное, с каким-нибудь там Борисом Абрамовичем в качестве главного ньюсмейкера. Никакой дисциплины: распустившиеся олигархи-аллигаторы в Кремль чуть не в кроссовках на босу ногу ходили. Веселые дедушкины времена. Теперь не то.

А что теперь?

А теперь надо, Федя, надо выбиваться в Федоры. (В отцы Федоры?) Теперь, когда укреплена вертикаль власти (укреплена – стоит, значит?) и вместо всякого там дебоша и хованщины – едииииная Россия, надо в этой ситуации забивать место. Шутки кончились. Нынче у любого могут спросить: а ты кто такой?

«9 роту» можно в известной мере счесть покаянием в миру, без ухода, в рамках избранного круга деятельности. Но, конечно, шалости вроде «Даун Хауса» забыты прочно, и пароль Ф.С. Бондарчука звучит так: я – сын всемирно известного кинорежиссера Сергея Бондарчука, тоже кинорежиссер и патриот своего отечества. Отзыв: тогда проходи.

Но, видите ли… Ведь ложь это все. Никакая вертикаль не стоит. Все – подделка, все – ненастоящее. И Кремль – гипсовый. И единая Россия – чучело. (Чучело начальника, набитое рублями.) И новое, такое энергичное, бойкое, «профессиональное» наше кино – тоже чучело. Муляж в натуральную величину.

Что, все муляж?

Да. И «Ночной дозор», и «Статский советник», и «Турецкий гамбит», и «Бой с тенью», и «9 рота». В титрах этих фильмов крупными буквами написано имя режиссера. Эту позицию когда-то отбил у вечности авторский кинематограф XX века – писать имя режиссера яко Создателя, первым и главным. Но все вышеуказанные фильмы как будто снял один и тот же демон. У лиц, позиционирующих себя в качестве режиссеров, нет никаких, даже малейших, особенностей авторской манеры. «Бекмамбетов» ничем не отличается от «Файзиева» или «Бондарчука» с «Янковским». Никакого личного отпечатка – ни в сюжетосложении, ни в выборе актеров, ни в композиции, ни в ритмах рассказа, ни в способах показа. И тут, конечно, наши ребята – только провинциальные отличники общих процессов, которые не ими начаты. Вслед большим голливудским драконам семенит и наш, в косовороточке и лапоточках, но умненький и проворный дракончик. Скоро он лапоточки бросит, их уже почти не видно…

Итак, нового демона, пришедшего на смену старым богам кино, я назвала бы демоном занимательности.

Принцип занимательности есть часть принципа извлечения из некоего сырья предмета чистого наслаждения. Это – погибель для человека. Скажем, сахар. Он входит составной частью в растительный мир и придает вкус многому из того, что идет в пищу. Но сахар можно извлечь из сырья, сделать самостоятельным продуктом и есть сколько захочешь. Люди так и поступили, обретя благодаря употреблению чистого сахара невероятное число болезней и рабскую физиологическую зависимость. (Кстати, то же самое произошло с сексом – чистый секс был извлечен из сырья жизни, как чистый сахар, и тоже послужил вышеупомянутой погибели.)

Занимательность – это «сахар» искусства. Она содержится в произведениях искусства в разных видах и долях – где-то ее больше, где-то меньше. Мы все прекрасно знаем, что это такое и на что реагирует наш потребительский организм. Занимательность бывает всяких сортов, и мы их чуем – в поворотах сюжета, в доле криминала, в манере загадывать загадки, в эффектах исчезновения и появления, в половых вопросах, в привлекательности лиц и тел героев, в острословии, в чередовании напряжения и расслабления, в ясности и умолчании, да много еще где. Занимательность бывает и в музыке, и в литературе, и в живописи, и в кино. Она сама по себе – не главное, не определяющее ценность, суть, вес произведения искусства, как и сахар не может быть главным в питании. Но сладкое – вкусно, а занимательное – интересно. Если вы сахарозависимы, то, проклиная и ненавидя себя, вы будете, даже зная, как это вредно, пожирать пирожные – точно так же вы, став занимателънозависимым, будете поглощать книжки и