он с силой захлопнул удостоверение Степана, чтоб никогда его больше не раскрывать. Но с этих пор стал относиться к Степану Степановичу еще более уважительно и благоговейно.
Степан, со своей стороны, заметил, что Виктор Иванович после этого случая сделался уж совсем молчаливым и задумчивым.
— Ты что такой невеселый? — спросил однажды Степан у вахтера.
— Меня с малых лет терзают вопросы, — признался вахтер Кривошеев.
— Какие, Виктор Иванович?
— Вот, например, почему одни с хорошей фамилией — Алмазов или… Сталин. А кто-нибудь другой — с нехорошей: как я — Кривошеев или мой сменщик — Данила Жопин? Потом, почему среди вахтеров, гардеробщиков и слесарей нет ни одного еврея, а среди главных инженеров их пруд пруди? Почему у Петра Григорьевича жена молодая и красивая, а у Николая Ильича — старая, угрюмая, сварливая карга? А я сам лично бобыль? И что бы было бы, если б я, Виктор Иванович Кривошеев, родился немцем? Тоже стал бы безжалостным фашистом? Или в подполье развернул бы антифашистскую борьбу?
— Эх, не о том ты думаешь! — сказал Степан. — Не те себе вопросы задаешь.
— Вот тебе на! — удивился Виктор Иванович.
— Понимаешь, — сказал Степан, — есть такие бессмысленные вопросы, что, даже получив на них ответ, человек ни на миллиметр не приблизится к Истине. Ломать над ними голову — только попусту время тратить. А есть вопросы, Виктор Иванович, которые как стрела, пущенная из лука, сами ведут тебя к пониманию тайны жизни, хочешь ты этого или не хочешь.
— А что это за вопросы? — заинтересовался вахтер.
— Ну, вот тебе хороший вопрос, — сказал Степан Степанович. — Очень важный и нужный: «В чем смысл прибытия Бодхидхармы в Китай?».
35
Две с половиной недели думал вахтер Кривошеев над этим вопросом. Думал постоянно, когда шел на работу, когда ел и пил, даже когда он спал, этот вопрос пульсировал у него в голове, не давая покоя. Особенно Виктор Иванович погружался в него на вахте, во время рабочего дня, этот вопрос вытеснил все остальные вопросы. Виктор Иванович был как в тумане, он отвечал невпопад, вообще не заглядывал в удостоверения, и если бы о его состоянии узнала разведка Абвер, то на секретный авиазавод в Жуковский нагрянули бы десятки, а может быть, и сотни немецких шпионов и выведали все тайны и секреты нашей авиационной промышленности. Да если бы сам Гитлер неожиданно пожаловал, Виктор Иванович его бы равнодушно пропустил на авиазавод, хотя он знал Адольфа Гитлера в лицо по рисункам Кукрыниксов.
На исходе третьей недели, когда Степан Степанович возвращался с завода, он обнаружил на проходной вахтера Кривошеева в полном и абсолютном смятении.
— Я три недели, — воскликнул несчастный вахтер, — бьюсь над вопросом, который ты мне, Степан Степанович, задал, и не могу найти ответа. Ради всего святого, ответь мне: «В чем смысл прибытия Бодхидхармы в Китай?».
— Ответ такой: никакого смысла! — бросил мимоходом Степан и поспешил на последнюю электричку.
36
Когда ранним утром Степан пришел на завод, Виктор Иванович Кривошеев был уже другим человеком. Все его взгляды на мир полностью переменились. Он поклонился Степану Степановичу и сказал, что намерен удалиться в леса или горы, не теряя ни минуты.
— Хочется побыть одному, — он сказал, — посидеть на природе без всякого дела.
Но Степан ему посоветовал оставаться на проходной.
— Время военное, Виктор Иванович, завод секретный. Не уходи, а то найдут и расстреляют. Зачем тебе это надо? А заводская проходная — идеальное место, где посредством созерцания можно освободиться от рождений и смертей и обрести силы для преображения этого мира в царство будды.
С этими словами Степан Степанович раскрыл серебряный портсигар, подаренный ему лично председателем Президиума Верховного Совета, членом Политбюро ЦК товарищем Калининым, и угостил Виктора Ивановича Кривошеева папиросой «Герцеговина флор».
37
У Степана Степановича Гудкова все фотографии, какую ни возьми, носили несерьезный характер. Особенно одна — он там уже в зрелом возрасте сидит у окошка в платке, по-бабьи подперев голову рукою.
Но речь тут пойдет не о нем, а о девице Луше по фамилии Беленькая, домработнице из деревни. Она жила у Матильды со Степаном и помогала Матильде по хозяйству. Когда началась война, Степан Степанович устроил ее посудомойкой в их заводскую столовую, чтобы Луше доставались хлебные карточки. Жила она по-прежнему у них в доме в поселке Старых Большевиков и переписывалась с фронтовым солдатом Пашей.
Луша с Пашей переписывались четыре года, и такое между ними все это время царило взаимопонимание, что уже между строк Пашиных писем отчетливо проглядывало: «…а когда мы покончим с фашистской чумой и я вернусь с фронта, мы обязательно встретимся и заживем иной счастливой жизнью…», чуть ли он уже не писал ей: с тобой, моя милая Луша!
Он только настойчиво в каждом письме просил прислать фотографию, ведь они никогда не виделись. Луша все собиралась пойти в фотоателье, да ей было здорово некогда.
В один прекрасный день Степан Степанович увидел на столе готовое письмо к Паше, еще не запечатанное, взял и вложил туда свою фотографию, где он в зрелом возрасте в бабьем платке, глядит из окна, подперев кулаком щеку.
Ждет-ждет Луша писем с фронта, то Паша часто писал, а тут ни ответа ни привета.
«Погиб, наверное», — решила она, и давай о нем горевать, всячески печалиться и оплакивать Пашу с большим размахом.
Тут Степан Степанович признался, что он послал ее Паше свою фотографию.
Я уже говорила, дед не был красавцем в том смысле, в каком понимают красоту мирские люди, скорее, наоборот, тем более, на этой фотографии ему было хорошо за пятьдесят. Словом, Луша обиделась, разозлилась, разревелась, прямо скажем, она погрузилась в пучину ужасных душевных страданий.
— Зачем вы послали ему не мое лицо? — вскричала она в великом гневе.
— А где твое лицо? — внезапно спросил Степан. — Где твое истинное лицо, Лукерья, которое было у тебя ДО твоего рождения?!!
Этот странный вопрос поставил Лушу в тупик. Больше того, он ее настолько впечатлил, что она застыла, как загипнотизированная.
А Степан Степанович Гудков пошел с Матильдой к соседке тете Пане Вишняковой. Вечерами они там собирались, играли в преферанс и выпивали до трех утра.
38
