Она что-то знала

красоты на медный пятачок, – но сила их воздействия оказывается сокрушительной, стирающей напрочь все правила и определения, и вот ничтожно малый плевок Царства Небесного в царство земное формирует закон законов: о мире решительно ничего нельзя сказать наверняка.

А всё-таки Алёна не сразу распознала посланца, и сделать это было непросто. То, что она подобрала однажды у дверей своей квартиры, ни для каких целей вроде бы не годилось. Петя Агуркин приехал навестить землячку, обучившуюся в Университете и вышедшую замуж на берегах Невы, но переборщил, снимая нервное напряжение (к оной землячке Наташе он был неравнодушен) и заплутал в корпусах дома номер пятьдесят два по проспекту Космонавтов. Возвращаясь домой, в третий корпус, квартира семьдесят один, пятый и последний этаж, Алёна обнаружила мужичка – маленького, бородатого, лысоватого, с потёртым коричневым чемоданом на ржавых застёжках, который тихо, но патетически восклицал: «Мадам! Мадам!» – и более ничего разъяснить не мог: Похожие экземпляры с похожими чемоданами когда-то приезжали к её маме Анне, которая была родом из деревни Окулово, и Алёна даже подумала, что это затерявшийся родственник. На всякий случай, как то принято у добрых христиан, Алёна впустила пришельца и уложила в комнате сыновей, благо те уехали к друзьям на выходные. Но мужичку так просто не спалось, он вставал ночью, пытался что-то понять, затевал бессвязные разговоры. Утром, когда Алёна завтракала овсяной кашей, которую варила сама из цельных зёрен, Агуркин вышел в кухню и замер, глядя на простоволосую хозяйку в майке цвета погибающей бирюзы и безразмерных шортах.

– Мужик, – ласково спросила Алёна, – ты кто?

– А где Наташа? – убито ответил гость.

– Наташи нет. Есть Алёна. Подходит? – засмеялась она.

Агуркину сразу показалось, что подходит, и подходит совершенно и насовсем. Но недоразумение выяснилось, надо было уходить, а он был человек с ущербной волей и повреждённой речью, и всегда страдал, когда надо было принять твёрдое решение. Он и так надорвался, отыскивая беглую Наташу, которая от долгого отсутствия в его реальности приобрела черты божества. Чтобы освоить новый женский образ, требовалось время. Он унёс этот образ с собой и два дня скитался по городу, привыкая к нему. Потом вернулся.

Излучение Алёны некоторые воспринимали, а некоторые нет, и от этого зависело восприятие её внешности. С лучами она казалась статной, голубоглазой, золотоволосой красавицей, без лучей – приземистой полной тёткой с глазами серыми и волосами русыми. Алёна сама своего излучения не видела и понять загадочную двойственность отношения к ней никак не могла. Стоило ей увериться, что она безумно привлекательна в чьих-то глазах, как появлялись другие, равнодушные, скучные, и Алёна тут же в себе полностью разуверялась. Кроме того, излучение тоже от чего-то зависело и то разгоралось, то затухало. Алёна понимала, что на кого-то действует, на кого-то нет, но не знала, что люди воочию видят в ней разных женщин. Агуркин был на волне излучения постоянно и видел божественно прекрасную, милосердную женщину, возле которой у него проходила всякая боль, даже страшнейшая из земных болей – душевная. Он и припал к ней. Он был добрый, слабый человек, с ужасной кашей в голове, но, как многие русские люди, умел в грозовые минуты взмахнуть крылами и взор лить. Кроме того, что немаловажно, при Алёне он наливался силой и был мужчиной хоть куда. Алёна, относившаяся к нему сначала настороженно, потом снисходительно, потом ласково, в близости была изумлена до основанья и стала любовно именовать его «Огурчиком». Прозвание било в точку – поселок городского типа Горбатов, бывшее село Горбатово, славился на всю Тамбовскую область[3] и даже за её пределами невероятным, уникальным, прадедовским способом засолки огурцов – в реке. Огурцы помещались в бочки, заливались специальным рассолом, в состав которого входила местная минеральная вода, и укладывались под определенным углом, на сдержках и противовесах, в холодную речку Мурашу. Об этом и о прочих прелестях Горбатова – о церкви Михаила Архангела, о библиотеке, которую удалось сохранить и в которой царил человек по имени Октябрь Платонович, судя по всему, полновесный герой, о грибных лесах и поразительно носких курах, о ранней весне и летнем сборе подсолнечника – Огурчик рассказывал Алёне вдохновенно и косноязычно, и Алёна поняла, что таких целей, как жилплощадь в Петербурге, у Пети Агуркина нет. Наоборот: дело шло к увозу Алёны в Горбатов.

Сначала эта идея казалась ей дикой, идиотской: поменять жизнь! Потом в голове начались измерения и взвешивания: а что теряем-то? Этот мучительный и всем известный процесс самоизмерения и самовзвешивания способен довести до бешенства, но не до сумасшествия, он изнурителен, но не разрушителен: в отсутствие настоящей Меры и настоящих Весов человек обязан делать всё сам. Алёна вытряхнула содержимое своей жизни в ум, как вытряхивают забитую хламом сумку на видное место. Работа? Алёна на тот момент второй год работала в медицинском центре «Дом здоровья», уйдя туда из районной поликлиники вслед за Владимиром Альбертовичем, который эту поликлинику возглавлял. Человек способный, человек недюжинной воли, он был склонен к размашистым авантюрам, любил дружить с неожиданными людьми, любил поверхностный блеск быстрого самоутверждения, и оттого от новорожденного «Дома здоровья» за версту пахло позёрством и шарлатанством. Правда, у населения нюх давно отбило… Алёне, замечательному терапевту с фантастическим чутьем на болезнь, частенько хотелось посоветовать пациенту направиться в другое место, ибо дивная аппаратура, приобретенная Владимиром Альбертовичем, всего лишь диагностировала болезнь, не более того. А Горбатов между тем год жил без медицинской помощи, и чуть что, приходилось отправляться в Мучкап, поскольку горбатовский врач сбежал в центр вселенной, то есть в Тамбов к родственникам, у которых были родственники, родственные Самим Тамбовцам.

А Сами Тамбовцы на ту пору вовсю куражились в Петербурге, составляя заслуженную славу Великой Русской Организованной Преступности. Горбатовский врач имел виды на невские берега, и виды солидные, поскольку ВРОП земляческие и родственные связи чтила свято. Стало быть, работа в Горбатове ждала Алёну, как, впрочем, ждала бы её в любом русском месте. Работа ждала Алёну всегда. Потерю в зарплате компенсировало явление живого законного мужа – Агуркин твёрдо предлагал настоящий брак. Алёна стала подумывать, не есть ли Огурчик тот самый муж, о котором она просила, и это, конечно, решило исход дела. Тем более что переезд мог хоть как-то умерить главную боль, главную тревогу Алёны. Это были дети.

26ш

Егорушка. Мама, мама, слышишь, как лес шумит?

Фёдор. И все деревья одно говорят.

Егорушка. «Братцы клёны. Бедные ребята!»

Фёдор. «Береги-и-и-тесь! Береги-и-и-тесь!»

Егорушка. «Выползла баба-яга из своей избушки!»

Фёдор.«А в руках у неё то, что деревцу страшнее всего».

Егорушка. «Топор да пила, пила да топор».

Евгений Шварц. Два клёна

Алёна знала толк в любви. Она любила родителей, любила подруг, любила свою работу, любила мужей. Но ни в одно из этих чувств не было заметено столько ужаса и тревоги, сколько их было в Алёниной любви к