Времина, будто ждала именно его, сама объяснила, что и кого она мамаша, и рвалась за кулисы на твердом святом основании дочерней любви к «Ужам». Времин бы увернулся, но его тронула девочка, и он обещал их провести – но только после концерта. Явно школьница, с пепельной косичкой и маленькими нежными руками, дочка страдала от поведения мамаши и все-таки исступленно надеялась, что чудо совершится… и глаза как будто знакомые.
Еще бы не знакомые – фамильные времинские глазки Андрей каждый день видел в зеркале.
Вот все и собрались, вот и хорошо.
4. «Он целует меня»
Глава десятая:
концерт
В таком количестве Андрей видел людей только на концертах Эгле – а на другие он и не ходил. О, это был хитрый фокус – рождение публики, собирание чудовища из частей.
Когда погас свет, девушки так завизжали, что Камский схватился за голову. Эгле несколько минут выдержала публику и вышла из глубины сцены.
Она все-таки надела майку, придуманную Времиным, с наклеенными кусочками фольги, это давало сверкание, хотя, конечно, могла обойтись без этого и вообще без всего – уж тем более без видов еловой чащи, которые появлялись на экране. Она и так была
Сначала Эгле как бы прощупывала аудиторию нежными лапами, потом казала первый коготок –
За песней ведьмы Эгле в этот раз поставила «Труба-дура», пока восприятие не притупилось, а потом – легкий, грустный, умный «Тот же ветер»:
За «Ветром» следовала песня, которую Андрей не одобрял, насчет «прощальных белых поцелуев», а затем «Червячок», которого он любил, да тут уж и всех покалывало узнаванием настоящего, горько-сердечного, милого, хоть и странного, чудно?го…
Андрей украдкой подглядывал за Жоржем – в поле зрения попадал и kazaroza, который вел себя исправно, свистел радостно, топал и хлопал, – есть ли на лице признаки чувств? Таковых обнаружить не удавалось, но утешало, что Камский не отрываясь смотрел на сцену, впился глазами в тонкий силуэт…
Он узнал ее. Он мог видеть то, что чистым земным глазам Андрея было не дано. Эгле на сцене была не одна. Она помещалась внутри светящейся фигуры, от которой в зал постоянно отлетали искры и пятна. Точно семена растений в почву, эти искры и пятна попадали в головы зрителей, проникали внутрь. Это было заражение. «Да, девочка прикрепленная… – думал Жорж, – нехилый демон с ней работает… потом те, в кого по-настоящему попало, будут жить с ее образом в мыслях и фантом будет работать, питаться за их счет, расти… Без вариантов она
Этот обрывок древней молитвы, этот стон измученной души, приговоренной к каторжной работе любви, этот полустертый, затерянный в грязных веках алмазный осколок
Это особенный смех – так смеются те, кому дано вызывать любовь к себе. Как они могут кого-то отпустить? Вызвавший ветер любуется вызванным ветром, его не заботит судьба тех, чьи домишки снесены ураганом.
……………………………………………………………………
Говорит Нина Родинка:
– Однажды мне довелось увидеть порнографический ролик 1925 года. Незабываемое, волнующее зрелище! На старенькой пленке появились два трогательно размытых силуэта, он и она. В лесочке, на полянке под деревьями, они расстелили одеяльце, достали бутылочку, выпили и начали раздеваться. У женщины были маленькие, вялые грудки, у мужчины обыкновенный, не увеличенный до размеров бревна причиндал. Женщина погладила его как-то спокойно и ласково, точно домашнего котенка. Соитие прошло быстро и без фокусов. На наши глаза это вообще была не порнография, а пастораль. На лицах героев было написано неподдельное маленькое удовольствие, они лукаво улыбались и были напрочь лишены того остервенения, с которым пашут нынешние бедные порнолюди. Не пыхтели озверело, не содрогались, не пытались зажечь нас адским огнем того, что является внутренним переживанием и не поддается никакому внешнему выражению. Хороший летний денек на природе, милые забавы, как бы ставящие нужную точку в наслаждении жизнью этого дня… Они были никто. Просто человеки.
Самое главное было в финале. Грешники пошли к дому, на пороге обернулись к зрителям и приветливо помахали рукой. Они махали нам из 1925 года, отплывая в свой рай верхом на старой кинопленке, в свое «где-то нигде»…
Увлекательная мысль пришла мне в голову, и я залезла на порносайты. Где не нашла ни одного фильма, снятого на природе. Люди мучались в запертом пространстве, будь то квартира, офис, школа или кабинет врача. Вот в чем дело! Тот секс был частью природы. Этот – «искусством». В том порно не было никакого сюжета – такой фильм, будь он снят сегодня, никто и смотреть бы не стал. А наше порно целиком стоит на игровых ситуациях. И они все жестче, все круче, запретная черта все отодвигается, вот уже театр инцеста стал банальностью, вот уже и малолетки приелись… Те, первые грешники, терявшие невинность перед камерами, дружески приветствовали нас, которым после потери невинности была одна дорога – падать дальше. Они схавали только одно яблоко, и оно еще имело вкус! А нам осталось терзать голодными зубами огрызок.
«Ты хотела бы оказаться в 1925 году?» – спросила меня подруга. Боже! Я хотела бы оказаться в любом году любого времени, кроме своего! Вообще идея о том, что человек обязан верить, будто лучший день – это сегодня, самая идиотская на свете. Пошли бы вы рассказали о ней 6 августа 1945 года жителям Хиросимы…
……………………………………………………………………
Для Ники девушка на сцене была той самой принцессой, силуэт которой упрямо рисуют миллионы женских подростков Земли. Им уже сунули в пасть и куклу Барби, и тысячи глянцевых моделей, но нет – что-то иное грезится в смутных мечтах, чей-то облик волнует душки, не подиум, не игрушечный домик, а лес, блики солнца на траве, она идет по тропинке и рядом с ней тигр. Не дурно пахнущий гнилым мясом, не злобный, с длиннющими зубищами, а добрый полосатик. Ника стояла у сцены, сжатая толпой, но не ревела
