Смерть это все мужчины

гордая. Я подданная Красной Дамы! У тебя такой вид, что ты читал когда-то книжки, помнишь Блока? Помнит. Ой, только не декламируй. Я насчёт Прекрасной Дамы. Это лик вечной женственности. Один из ликов. Потому что есть другой… другая… сейчас…

Я подданная Красной Дамы, я непреклонна и горда, я презираю ваши драмы, мне ваши слёзы как вода, вы осквернили нашу землю, но если разрешит Отец, то Дама скажет – не приемлю, и мир погаснет наконец.

эээээээээээээээээээээээээээээээээээээээээээээээ

Чьи стихи? Мои. Нет, я не пишу стихов. Я состою из них… Рассказать тебе про Красную Даму? Да ты понимаешь, я её только один раз и видела, был мне сон – не сон, видение – не видение… Я очутилась перед оградой большого парка, ночью. Ворота были раскрыты, вдоль дорожки, обсаженной кустами жасмина, горели свечи в стеклянных плошках. Дорожка вела к дворцу, там, наверное, был праздник, но ни в парке, ни перед оградой никого не было, ни души.

И тут подкатила машина, а может, и не машина… Похоже было и на стильное авто, и на гигантскую чёрную птицу. И появилась она, Красная Дама. Высокая золотоволосая женщина в платье, переливавшемся всеми оттенками красного. Красивая? О, я не смогу тебе объяснить. Понимаешь, то, что есть в земных женщинах привлекательного, обворожительного, знойного, то, что вы называете женственной прелестью, зовом пола, – всё это было в ней как чистая стихия, без меры, без пощады. Вот ты кого считаешь сексуальной – Мерилин Монро, Марлен Дитрих, да? Шарон Стоун? А они в сравнении с ней – как стакан воды на берегу океана. О, я поняла, что имели в виду те, кто писал в старину о Belle Dame Sans Merci. Она вся сияла, трепетала, волновалась, и метались раскалённые лучи из её глаз, и горело ожерелье из огромных красных кристаллов на полной груди. Она даже по дорожке не могла пройти спокойно – поправляла волосы, смеялась, споткнулась, обругала кого-то… Разумеется, она опаздывала. Вдруг госпожа почувствовала меня и обернулась.

– Это вы, Alexandrine? С’est vous, ma pauvre petite fillette?[9] Вы идёте со мной?

Я отвечала невнятно, что нет, пойти не могу, поскольку вообще непонятно, как здесь оказалась и на что имею право.

– Ах да, я и забыла… – рассмеялась моя Дама. – Приходите, когда завершите ваши дела в России. Я думаю, бал ещё не закончится. И вы там построже, построже – у меня много жалоб оттуда!

оооооооооооооооооооооооооооооооооооооооооооооо

ооооооооооооооооооооооооооооооооээээээээээээээ

эээээээооооооооооооооооооооэээээээээээээээээээ

оэоэоэоэоэоэоэоэоэоэоэоэоэоэоэоэоэоэоэоэоэлэоэо

элоэлоэлоэлоэлоэлолоэлоэлоэлоэлоэлоэлоэлоэлоэ

Я люблю эль-звуки. Они промывают мир, в них сила и тайное спасение. Эль-аль-алла-элло-элоэ… Эль- звуки спрятаны внутри значений и плещутся там по воле пославших. Элогим– ведь так именовались первотворящие боги, Алла! – кричит полмира, вызывая милость Господина, Элладой звали лучший на свете край… А как зовут целебную колючку, способную жить долгие годы? Алоэ. Эль-звуки чтят проворные наследники кабб-аллы, знающие толк в великой пользе бесполезного, и опустившиеся потомки дивного племени, которое когда-то носило поэзию за пазухой и баловалось изобретением аль- джебры, эль-звуками навлекают на себя незаслуженное благоденствие хитрые романские народы, приставляя к словам верных эль-стражей. Вместо того чтобы молоть чепуху, люди, собирались бы в хоры и пели – эль-аль-алла-элло… Может, тогда бы пронесло,

отвелоооооооооооооооооооооооооооооооооооооо

Я не знаю, где я теперь. Неизвестный потолок. Неизвестная комната, похожая на больничную палату. Неизвестная женщина плачет, сидя возле меня на стуле.

– Как обидно, Сашенька, как несправедливо! Вы только помирились, такая хорошая пара, Лев Осич так надеялся… Я там всё прибрала в квартире, шторы повесила, как выпишетесь – можете въезжать. Вот все ключи, пожалуйста.

Какая пара, что она говорит, куда въезжать…

– Напомните адрес.

– Так вот тут, на брелочке есть – Гороховая, дом…

Боже мой, это Тамара Петровна, домработница Коваленского.

– А зачем мне ключи? Вы Лёве отдайте.

– Сашенька, так ведь Лев Осич-то… Сорок дней послезавтра…

– Сорок дней чего?

– Со дня смерти, Сашенька.

– Какое сегодня число?

– Двадцать пятое апреля. Ну, я пойду, вы отдыхайте, поправляйтесь…

эээээээээээээээээээээээээээээээээээээээээээээээ

Надо мной постоянно наклоняются лица, ставят уколы, суют мокрый и холодный градусник. Одно лицо в очках мне понравилось. Оно принесло много пакетов и хотело меня кормить. Доброе лицо. Но я ничего не понимаю из того, что оно говорит. Хоть бы сказало имя.

– Саня, я никак не пойму, ты меня слышишь или нет?

– Я вас слышу.

– Вас! Ты что! Это я, твоя Фаня.

– Фаня. Здравствуй. Я в больнице?

– Вторую неделю, Сань. Ты что-нибудь помнишь?

аааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааа

– Так. Вспышками. Расскажи, как я здесь оказалась.

– Ты ушла из дома и где-то бродила. Посылала нам всем сообщения, что ты жива и волноваться не надо.

Мы тебя уговаривали вернуться. А потом нам позвонил человек – назвался Петей, – мне и другу твоему Андрею, он объяснил, что тебе очень плохо, что у тебя нервный шок и кровотечение. Ты сказала ему – видишь, без сознания, а соображала, – что надо найти на твоём мобильнике наши телефоны. Мы приехали на Васильевский к этому Пете и забрали тебя. Устроили в больницу, ну а Егор уж потом распорядился тебя в отдельную палату поместить. Денег мне дал, чтобы я «контролировала вопрос». Мы что, мы контролируем.

– Фаня, меня оперировали?

– Чистку сделали, конечно, чтобы остановить кровь. Нет, у тебя там всё в порядке, это всё было от нервов. И ещё, Санечка, врачи сказали – алкогольная интоксикация… я не поверила сначала… у тебя?

– Да, это правда. Я месяц пила.

– Господи, где же ты жила?

– Комнату сняла у одной бабульки. Шлялась по городу и напивалась. Здорово было. Такие мне попадались интересные люди…

– Мы уж нагляделись на одного такого очень интересного Петю. Представляю себе остальных. Петя, кстати, что-то с Ваней подружился, не знаю, за каким чёртом. Опять алкоголик из коммуналки… Саня, надо питаться. Я тебе массу вкусного принесла. Ваня испекла пирожков, как ты любишь. Ты должна обо всём забыть, Саня, кроме здоровья. Только здоровье. Больше ни о чём не думай. Забей на всё. Тебе успокоительное дают?

– Да. Так я спокойна, Фаня. Разве не видно?

ооооооооооооооооооооооооооооооооооооооооооооо

Зачем это, фотоаппарат? Уберите. Не надо меня фотографировать.

– Аль, ты что, я и не собираюсь, я с работы, Господи, Аль, ты меня не узнаёшь?

– Андрюшка. Не смотри на меня, я больная вся, выгляжу, наверно, ужасно. Ну что, а какого цвета у меня сейчас глаза?

– Светло-голубые, как небо за окном. Алькин, не переживай ты так. Ты не виновата. Ну, помер и помер.