провинциальную лохушку. Всегда здоровая, чуть простоватая внешность Артура и неизменное благодушие располагали к себе, внушали доверие. Просто поэт народной жизни. Владимир старался казаться простым, косил под дурачка, но его выдавали хитрые серые глаза. Кроме того, в последнее время он стал очень дорого одеваться и наводить гламурный лоск, и если бы спустился в подземку, то вряд ли слился бы с толпой. Впрочем, выделялся он и на дороге, – когда ехал на своем Мерседесе S-класса. Гендиректор Электро-Балта наверняка бы не стал с ним работать, заподозрив его в том, что он чрезмерно наживается на своих клиентах. В отличие от Артура Ансимова, Владимир Быстров не был похож на человека, взявшего исходной точкой своих исканий жизнь в её естественном, трудовом, народном аспекте.
После того, как Артур скрылся в темноте со своей девушкой, Андрей некоторое время думал о том, как это важно – правильно выглядеть.
Отблески двух светильников падали бабочками на зелёную траву. Запах, исходивший от Тани, приятно щекотал ноздри. Всё поплыло перед глазами. Граница между отвлеченным и действительным, между идеей и актом не была ни отчетливой, ни неподвижной. Андрею надо было сделать необыкновенное усилие воли, чтобы вспомнить, живут ли они с Таней в горах, в том самом доме, обстановку которого он увидел в мельчайших подробностях, когда находился без сознания после аварии, случившейся зимой прошлого года на горной дороге в Абхазии; или по-прежнему находятся в разных городах, и он женат на Мариам, которая большую часть времени проводит в Волгограде. Как наивно было бы думать, что вся его жизнь, это длительное и сложное движение, начало которого теряется для него в необъяснимой тьме, может быть сведена к последовательности внешних и очевидных фактов его существования. Остальное, зыбкое и неверное, могло быть названо уходом от действительности, бредом или сумасшествием. Но и в нём была тоже своеобразная последовательность, не менее несомненная, идущая от одного провала в безумие до другого – до той минуты, вероятно, когда последние остатки его сознания будут поглощены надвинувшимся мраком и либо он исчезнет окончательно, либо, после долгого перерыва, похожего на многолетний душевный обморок, он увидит себя однажды в горах. Их с Таней дом находится на горном лесистом склоне, он в нескольких уровнях. Лесные красавцы обступают усадьбу со всех сторон, их вершины теряются в синеве. Из окон главного фасада, и с террас открывается вид на горы – высокие хребты виднеются за лесом в глубоком отливе неба. Их вершины, окутанные полупрозрачной дымкой, выглядывают из-за пологих отрогов. Всюду видны глубокие провалы, нагромождения разрушенных скал. Облака пристают к вершинам, как сказочные корабли, и бороздят синь, сдавленную мрачными утесами. Золотом блестят туманы, сползающие с крутых отрогов, точно волна волос.
Вокруг хребта шумит множество рек и речек, вытекающих из вечнотающих снегов. Шумные потоки вырывают в земле глубокие ложбины и силой разрывают цепи лысых и черных гор, образуют ущелья, а вырвавшись на раздольную плоскость, своевольно катят по ней свои струи.
В эту тёплую ночь, рядом с Таней, Андрей видел перед собой ту нирвану, о которой часто мечтал, засыпая, которую видел во сне, которую хотел, к которой стремился, и которую принимал как должное, ибо она стала частью него.
Таня слушала Андрея, и всё окружающее потеряло реальность. Сознание ловило слова. Ей привиделся дом, окруженный лесисто-зелеными склонами, которые отражаются в озере, окаймленном темно-красными скалами. Из окон дома доносятся призывные звуки чарующей музыки, и с голубым отливом розы, в такт мелодии, нежно шуршат у Таниных ног. И Андрей ласково нашёптывает ей слова любви и указывает на гору, покрытую соснами, которая величественно расступается, открывая безбрежный простор незнакомого мира. И оттуда широко струится будоражащая сердце свежесть, подхватывает Таню благоуханной волной и уносит в сверкающую неземную даль.
Через прозрачные занавеси в комнату проникло утро, скользнуло оранжевой полоской по полуоткрытым створкам, по покрывалу, лежащему на полу, по небрежно брошенным на стул вещам, кинуло блики на рубиновые четки, заиграло подвязками малинового бикини, подкралось к смятым простыням, и коснулось полуопущенных густых черных ресниц.
Таня с трудом открыла глаза, и, осматривая комнату, приподнялась на локтях. Неровно подымалась грудь, улыбка тронула уголки Таниных губ, и она ладонью заслонилась от яркого света, словно стремилась сберечь какие-то сладостные видения.
Прильнув к Андрею, она принялась его тормошить:
– Андрей, мой любимый Андрей!
– Да, Танюш, – ответил он, просыпаясь.
– Скажи, – требовательно произнесла она и задумалась.
– Да…
– Скажи, это правда, всё так и будет – как ты вчера рассказывал?
Он вспомнил, что открыл ей вчера ночью на берегу моря, под плеск волн, свою мечту, которая стала и её, Таниной мечтой, и уверенно ответил:
– Да, детка, всё так и будет.
Глава 14
В лице Семёна Пустовалова, выпускника Волгоградской Высшей Следственной Школы, отдел по борьбе с экономическими преступлениями Северо-Восточного Административного округа города Москвы получил самого яркого кретина в своей истории. Он путал статью 159-ю (Мошенничество) со статьей 149-й (Воспрепятствование проведению собрания, митинга, демонстрации, шествия), взятку с Вяткой, черный нал с черным калом, поэтому ему не то что заполнить протокол, поручить ведение допроса доверяли не всегда. А прижился он в отделе потому, что его талант жонглировать фактами, соединять несоединимое и притягивать за хвост не относящееся к делу, не раз помогал вытаскивать безнадежные дела, – если вдруг недобросовестный предприниматель или коррумпированный чиновник соскальзывал за недостатком улик.
К нему, к своему товарищу-однокурснику, обратился Станислав Закревский, выполняя поручение Александра Капранова. После окончания ВУЗа друзья не теряли связь и помогали друг другу в личных и служебных делах.
Соответственно, их встреча проходила в неформальной обстановке. Закревский не стал стеснять друга и, прибыв в Москву, поселился в «Комете», ведомственной гостинице МВД, а вечером они встретились в пивной «Пена» на проспекте Андропова. Пустовалов не настолько обжился в Москве, чтобы на ходу выслушивать приехавшего из провинции товарища, и прежде чем приступить к обсуждению дела, основательно загрузился водкой, не забывая при этом и про пиво.
Уже через полчаса после первой стопки Закревский понял, что не только не изложит просьбу, а даже слова не вставит для поддержания разговора – беседу не было нужды поддерживать, так как наливал и солировал Пустовалов:
– Три года назад произошло беспрецедентное событие. Не стало нашей Ани Плитковской. Правозащитники и гражданское общество до сих пор спрашивает власть, кто убил Плитковскую, хотя любой неравнодушный человек знает, что ее смерть заказал Путин в честь своего дня рождения. И это будет одним из главных обвинений на неминуемо надвигающемся Нюрнберге-2, ведь падение режима неизбежно. Анна, Аня, Анечка, Энни, Энн, Аннушка, Аннет, Антуаннета, Нюра. Милая девочка, зачем ты покинула нас?? Горькими слезами оплакивала ее смерть демократическая общественность. Вдвойне обидно, ведь она не только душой, но и телом принадлежала оплоту Свободу, получив паспорт гражданина США, т. е. была настоящим человеком. Милая Анна, ты ведь была моим настоящим другом. Сколько радостных минут мы провели вместе, защищая права человека. Помню, сбежим с какой-нибудь скучной правозащитной конференции (естественно, предварительно зарегистрировавшись) и гуляем по живописным местам Коломенского заповедника, взявшись за руки. Потом шли в наш трактир «Пена», заказывали по бокалу Карлсберга, и Аня с воодушевлением начинала рассказывать об ичкерийских борцах за свободу. Она была просто повернута на этой теме – в хорошем смысле. Я помню, как горели ее глаза, когда она рассказывала нам о романтике Шамиле Басаеве, скромном и застенчивом интеллигенте Хаттабе, художнике и поэте Салмане Радуеве, балагуре и шутнике Мовсаре Бараеве, возвышенном орле Джохаре Дудаеве… и птенцах его гнезда Лечи Вайнахе, Зазе Вахаеве и Умаре Радулове. Ее рассказы настолько овладевали слушателями «Пены», что в наиболее патетических местах все дружно ревели «Смэрт проклятым урусам!», а бармен Саламон брал большой нож, залезал на барную стойку и рычал «Рэзат буду шакалов!». Как вызывали у нее печаль и депрессию сообщение о гибели каждого полевого командира отважных оппозиционеров, и с какой
