всем святым, что избавился от пагубной зависимости. Вне всяких сомнений, Леночка – такая девушка, за которую не стыдно монеты бросить, но если делать только то, что не стыдно, то можно вылететь в трубу.
До конца недели Андрей маялся в ожидании новых недружественных вылазок со стороны Хмарука и Вексельберга и оправдывался перед компаньонами за непонятку по взаиморасчетам с Пауэр Интернэшнл (Владимир устроил жесткую выволочку, и Андрей благодарил бога, что на тот момент с Пауэром не было никаких сделок, которые бы заблокировали из-за несогласованного акта сверки и отрицательного сальдо Экссона). В пятницу Андрей выехал ночным поездом в Москву, предварительно созвонившись с Таней. Они договорились встретиться в Волгограде, но в сложившейся ситуации Андрей не знал наверняка, сможет ли приехать. И она, выклянчив у матери деньги на обновку, вылетела в Москву. Арина в последнюю минуту собралась сама – её заинтересовали сезонные скидки, но её настроение ухудшилось, когда она узнала, что на самом деле Таню интересует не летняя коллекция Escada, а вскруживший ей голову Андрей – милый, но совершенно отъявленный сукин сын. Впрочем, шустрая Таня успела-таки по-быстрому обежать интересующие её магазины, купила то, что хотела и тут же надела на себя: обкислоченные джинсы с яркими вставками, тигрово-леопардовую рубашку на пуговицах, танкетки на толстой платформе из прозрачного плексигласа, создающие иллюзию практически босых ног. В таком виде она отправилась вместе с матерью на Тверскую, где ждал Андрей.
Он почувствовал исходящий от Арины негатив, когда встретился с ними на Тверской у памятника Юрию Долгорукому. Отделавшись дежурными фразами, она отправилась по магазинам, оставив молодых людей наедине.
– Что с ней? Что не так? – удивленно спросил Андрей, разглядывая подругу, необычайно эффектно смотревшуюся в обновках.
Таня взяла его за руку:
– Пойдём. Это аэрофобия – она плохо переносит самолёт.
Они поймали такси, и тут Андрей понял, что не сможет точно описать водителю место, куда им нужно. Сначала поехали по Никитской, свернули в какой-то переулок, стали петлять по разным кущерям.
– Это анлийский паб, выглядит дорого, у входа – белая семерка-БМВ с номерами 666, двадцатый регион, – только и мог объяснить Андрей.
– А-а-а! белая БМВ двадцатый регион! – обрадованно воскликнул таксист. – Сейчас мигом домчу, это рядом!
Действительно, всё так и было, как описал Андрей – английский паб «Гудермес» и белая БМВ напротив входа. Расплатившись, они с Таней выбрались из такси.
– Пойдём!
– Сейчас, подожди, – у тяжелой дубовой двери Андрей остановился и задумался.
Они отошли в сторону, на несколько метров. Затем Андрей предложил зайти за угол (здание, на первом этаже которого было заведение, находилось в углублении, в кармане, зажатом между двумя другими домами).
Вынув телефон, Андрей набрал Рената. Когда тот ответил, сказал:
– Я тут в Москве, нашёл ресторан, который принадлежит Лечи. Он там – машина у входа стоит. Вот стою думаю, с чего начать разговор. Какие у тебя идеи – что ему сказать?
– Что, Лечи? Ты собрался идти к нему? – Ренат буквально кричал, будто впервые услышал, что Андрей собрался переговорить с джигитами. – Беги оттуда без оглядки, не будь идиотом. Просто запиши адрес, Винц узнает городской номер, позвонит напрямую мимо Вексельберга и обо всём договорится.
Ругнувшись по поводу необдуманной поездки, предпринятой Андреем, Ренат еще раз попросил не соваться в это осиное гнездо, а просто записать адрес и предоставить Блайвасу вести переговоры. Ворон ворону глаз не выклюет, и там, где Андрей скажет много лишнего и возьмет на себя массу невыполнимых обязательств, по которым придётся расплачиваться больше чем деньгами, Блайвас сумеет извлечь пользу – выключить Вексельберга из схемы и договориться о скидках.
– Думаешь они спустились с гор и возрадуются, увидев свет на твоём лице? – сказал напоследок Ренат.
Довод подействовал.
– Пойдём в наше кафе, – сказал Андрей, закончив разговор. – Ты завтракала?
Пока дошли до Сбарро на углу Тверской и Глинищевского переулка, Андрей рассказал, что в деле, благодаря которому решится много проблем, возникло некоторое препятствие, мешающее продвижению вперёд. Помеха сама по себе незначительная, но если её не локализовать, то может перерасти в большую проблему. Он привёл пример:
– Это как мелкая вредная собачонка, – сказал он, открывая перед Таней дверь пиццерии. – Эта тварь лает и путается под ногами, если её не пнуть, чтобы она отлетела в сторону и заткнулась, она может забежать сзади и больно укусить.
Они стали выбирать еду. Попросив себе порцию палтуса, Таня спросила:
– Ты закончишь этот проект, и все твои неприятности закончатся? Тебе перестанут являться призраки?
– Да, Танюш, именно так.
Они набрали два подноса – лазанью, мясо по-турински, грибной суп, салаты, расплатились на кассе, и, выбрав столик в центре зала, расположились на диване.
– Везде мне нравится сидеть у окна, кроме этого заведения, – сказал Андрей, расставляя тарелки.
Целуя Танину руку, он залюбовался бугорком у основания большого пальца:
– Обожаю твои ручки!
Она притворно возмутилась:
– Тащишься по моим конечностям – запястье, пальцы ног, щиколотки, сухожилия, синовиальные влагалища. А мозги – умище, а?! Главное не замечаешь – какая я умная!
Улыбнувшись, он похвалил её за тонкий ум, но его улыбка внезапно омрачилась: в заведение зашли, один за другим, Хмарук и Вексельберг. Повернувшись, Таня проследила за его взглядом:
– Это кто такие?
– Что называется, вспомни говно, оно и приплывёт. Это те самые шавки, о которых я только что говорил.
Таня с Андреем и в толпе обращали на себя внимание, а в центре зала пустого кафе их невозможно было не заметить. Хмарук с Вексельбергом изменили маршрут и вместо стоек со снедью подошли к их столику и заняли стулья напротив них.
– Кайфуем! – ощерился усевшийся напротив Тани Хмарук.
Глаза Вексельберга, сидевшего напротив Андрея, по обыкновению, были устремлены в небо. У Андрея было жгучее желание подняться с диванчика, обойти стол и совершить какой-нибудь тяжкий антисемитский проступок – надрать задницу двум сионистам прямо здесь и сейчас, в самый что ни на есть шабад. Но он сдержался – всё-таки центр Москвы, итальянская пиццерия, а не какой-нибудь булдырь в промзоне. И он удостоил их максимально изысканным ответом, на который был способен:
– Я по субботам не подаю – даже таким охуенно кошерным парням, как вы!
Хмарук был расположен к диалогу, его обрадовало, что можно прямо сейчас осуществить разработанный им план.
– Давай-давай, выёбывайся. Мы поднимаем ставки – сто тысяч долларов в обмен на папку с хорошим уголовным делом и документами, без которых тебе не подпишут акт сверки. Володя Быстров вряд ли обрадуется, когда узнает, что директор Экссона…
Не досказав, Хмарук прервался, и Андрей, надкусив чесночную булочку, и запив морсом, прожевав, подтолкнул к продолжению разговора:
– Чего заткнулся, змея заползла в жопу? Давай, двигай тему, что там «директор Экссона».
Лицо Хмарука в этот момент казалось необыкновенно выразительным в том смысле, что на нём как будто была написана его судьба. При взгляде на него становилось ясно, что это лицо обреченного человека и что жизнь, которая ему предстоит, не будет долгой: либо он умрёт от неизлечимой болезни, либо будет убит при сведении счётов и его труп подберут милиционеры – с пулей в груди или перерезанным горлом. Во всяком случае, таково было впечатление Андрея и ничто не могло его изменить. А слова, которые в
