дважды. Для бедняги соблазн завладеть этими деньгами был слишком велик. Это стоило ему жизни, а сейчас я, пожалуй, окажусь из-за них в тюрьме.
– Так что вы собираетесь делать, мистер Роулинз? – спросил наконец Мофасс.
– Умереть.
– Как вы сказали?
– Только это мне и остается.
– А как насчет письма?
– Как вы думаете, Мофасс, что я должен делать?
Он затянулся и подобрал лепешкой остатки чили.
– Не знаю, мистер Роулинз. Насколько я понимаю, у них пока нет никаких доказательств. Я согласился бы солгать ради вас. Но вы же знаете, если они затребуют мой гроссбух, я вынужден буду его представить.
– Ну и как же быть?
– Ступайте к ним и лгите, мистер Роулинз. Не признавайтесь, что будто чем-то владеете. Вы рабочий человек, и кто-то, мол, оклеветал вас. И послушайте, что они вам скажут. Они наверняка ничего не знают о вашем банке или кредиторе.
– Ну хорошо. Мне нужно все это как-то переварить.
Глядя на меня, Мофасс о чем-то думал. Может быть, о том, останется ли он при новом домовладельце.
Глава 3
Мофасс предложил подвезти меня. Но ресторан неподалеку от моего дома, и я предпочел пройтись пешком. Мне было о чем подумать.
Я медленно шел по Центральной авеню. В полдень здесь мало пешеходов – все на работе. Вообще-то на улицах Лос-Анджелеса и всегда не слишком людно. Большинство его обитателей даже в магазин за углом отправляются на машине.
Бродя в одиночестве, я вскоре понял: думать мне, в сущности, не о чем. Когда Дядюшке Сэму было угодно послать меня на войну с немцами, я безропотно повиновался. И если он теперь отправит меня в тюрьму, значит, так тому и быть. В сороковых и пятидесятых годах мы повиновались закону, насколько это возможно для бедняков, потому что закон оберегал нас от врагов. Тогда нам казалось, мы знаем своих врагов. Врагом был белый человек, говорящий на другом языке и желающий лишить нас свободы. Во время войны это были Гитлер и нацисты, потом товарищ Сталин и коммунисты, а еще позже на смену им пришли Мао Цзэдун и китайцы. Все это были люди со зловещими замыслами против свободного мира.
Мое мрачное настроение улетучилось, когда я дошел до Сто шестнадцатой улицы. Здесь у меня был домик, маленький, зато с большим газоном перед ним. В последние годы я пристрастился к садовничеству. У изгороди посадил красноднев и шиповник, а на больших квадратных грядках в центре дворика выращивал клубнику и картофель. Веранду огораживала деревянная решетка, увитая цветущей пассифлорой.
Но больше всего я любил свое дерево авокадо сорока футов высотой. Под его густой темной короной всегда было прохладно. Вокруг его ствола я соорудил чугунную скамейку. Когда мне бывало по-настоящему плохо, я садился на нее и наблюдал, как в траве птицы охотятся на насекомых.
Подходя к изгороди, я уже почти забыл про письмо из налоговой инспекции. Да ничего они не знают обо мне. Неоткуда им знать! Они ничего не обнаружат.
И тут я увидел мальчишку.
Он исполнял дикий танец на моих картофельных грядках. Размахивая руками, закинув голову назад, исторгая какие-то странные звуки. Время от времени он топтал землю ногами, потом наклонялся и выдергивал ботву с завязями будущих картофелин.
Когда ворота скрипнули и мальчишка наконец заметил меня, глаза у него расширились от испуга, и он стал судорожно оглядываться по сторонам, ища пути к бегству. Убедившись, что улизнуть ему не удастся, он изобразил невинную улыбку и протянул мне картофельную ботву. А потом засмеялся.
К подобной уловке я и сам частенько прибегал в детстве.
Я вознамерился строго его отчитать, но, глядя на него, не мог сдержать улыбки.
– Что ты здесь делаешь, малыш?
– Играю, – отвечал он с ярко выраженным техасским акцентом.
Это был маленький, темнокожий мальчик лет пяти, с большой головой и крошечными ушами.
– Как ты думаешь, чью картошку ты держишь в руках?
– Мамину.
– Мамину?
– Угу. Это дом моей мамы.
– С каких это пор? – спросил я.
Вопрос был слишком сложен для него. Он прищурил глаза и набычился.
– Это так, вот и все.
– И давненько ты вытаптываешь мой огород? – Я огляделся. Лепестки красноднева и шиповника развеяны по земле. На грядке – ни одной красной клубнички.
– Мы только что приехали. – Он широко улыбнулся и потянулся ко мне, а я поднял его на руки, не успев
