гордости царя; он сам тянул номер со всеми другими приглашенными. Как известно, за границей монархи получают лучшие станды, а гости второго разряда довольствуются такими местами, где иногда и курка не спустишь за целый день.
В описываемый день нас было двенадцать человек, и распределились мы по двенадцати стандам.
Каждый станд закрывал охотника до пояса. Сзади стоял егерь, роль которого сводилась к заряжению ружей. Только у царя были два егеря с рогатинами, чтобы они, в крайнем случае, могли остановить раненого зверя.
Государыня сидела в станде мужа. Царица проявляла чрезвычайное хладнокровие, чего нельзя было сказать о фрейлинах, сидевших в второстепенных стандах: они весьма некстати вскрикивали и мешали целиться надлежащим образом.
Вечером, после обеда, мы все вышли на балкон. Внизу были разложены трофеи. Егеря освещали их факелами. Музыканты исполнили туш, и главный егерь, обнажив свой кинжал, указал на туши убитых государем зубров; затем с такой же церемонией приветствовались и другие охотники, в порядке успешности их стрельбы.
Однажды великий князь Николай Николаевич и князь Кочубей одновременными выстрелами убили большого оленя с тридцатью двумя концами на рогах. Каждый из соперников пожелал сохранить эти рога, и между ними завязался спор. Вступился царь.
— Я здесь хозяин. Мои рога.
Но он приказал заказать за границей две точные копии этих рогов (рекордные для Беловежа); копии эти были присланы двум стрелкам.
Царь стрелял очень хорошо. Но из самолюбия стрелял только наверняка.
По окончании охоты каждый участник получал печатный список убитых им зверей.
ЭПИЛОГ
После отъезда президента Французской республики нам казалось, что политический горизонт как будто проясняется. Фредерикс сказал мне, что государь не боится последствий сараевского убийства и думает, что все устроится. Наоборот, военный министр, с которым я беседовал в тот же день, держался противоположного мнения. Сухомлинов полагал, что серьезность кронштадтского свидания с Пуанкаре побудит Вильгельма II более остро поддерживать требования Австрии, эвентуально неприемлемые.
Я телеграфировал сыну, находившемуся в отпуске где-то на берегу Женевского озера, немедленно возвращаться в Россию.
Вечером Фредерикс снова был с докладом у государя. Царь на этот раз был озабочен: Вильгельм II прислал ему депешу, в коей предупреждал, что всякое вмешательство третьей державы в австро-сербский конфликт вызовет войну. Государь сказал министру двора, что, несмотря на все свое миролюбие, должен был принять совместно с военным министром некоторые меры, подготовляющие мобилизацию. Эти меры могли быть оставлены, если бы переговоры с Австрией оказались для нас возможными.
Ультиматум Сербии был опубликован на следующий день. Государь вместе с Фредериксом поехал в Красное Село, где состоялся Совет министров.
Вечером я представил Фредериксу проект частичной мобилизации, гофмаршальской части на случай выезда государя на фронт. Граф ответил:
— Нет-нет… Я не могу испрашивать такое высочайшее повеление. Государь убежден, что войны не будет.
30 июля Сазонов приехал в Петергоф и имел весьма продолжительную беседу с государем. По окончании аудиенции Сазонов прошел к министру двора и сообщил, что начальник штаба получил приказ начать мобилизацию. Спустя несколько дней я узнал, что Янушкевич, получив этот приказ, снял трубку своего телефона, чтобы никакие другие распоряжения не мешали ему работать. Он считал, что раз начатая мобилизация не может быть ни в коем случае остановлена.
На следующий день я поехал по срочному делу в Петербург. Возвращаясь, видел, как граф Пурталес, немецкий посол, входит в придворный вагон вместе со своим секретарем. Как только поезд двинулся, я прошел в отделение посла.
Пурталес быстро поднялся, схватил меня за обе руки и воскликнул:
— Надо во что бы то ни стало остановить, остановить эту мобилизацию! Иначе — война…
— Это невозможно, — ответил я. — Мобилизация развивается нормально. Как остановить на всем ходу автомобиль, идущий со скоростью ста верст в час?
Граф ответил мне:
— Я просил государя принять меня. Я должен просить его остановить мобилизацию. Ведь она объявлена только сегодня утром.
Нервозность посла поразила меня. Я старался успокоить его и рекомендовал тотчас же после аудиенции повидать Фредерикса. Я был убежден, что министр двора сумеет убедить государя послать Вильгельму II телеграмму с необходимыми разъяснениями: что, мол, мобилизация еще не означает войны и что армия будет демобилизована, как только начнутся непосредственные переговоры между двумя заинтересованными державами.
— А главное, — сказал я ему, — не просите у государя невозможного.
— Нет-нет! — закричал граф. — Если он немедленно не демобилизует, война неизбежна.
Я заметил, что его молодой секретарь старается поймать взгляд посла, чтобы остановить его: Пурталес производил впечатление сошедшего с ума человека.
Я отправился прямо к Фредериксу, чтобы передать ему мой разговор с послом. Граф Пурталес пришел к нам на полчаса позже, совершенно убитый. Он просил Фредерикса, чтобы тот немедленно пошел к государю и посоветовал послать Вильгельму депешу: нечто вроде объяснений, почему именно была произведена мобилизация. Фредерикс отправился во дворец.
Вернувшись, сказал мне, что государь составил очень хорошую депешу, которая тотчас же была отправлена в Берлин. Фредерикс прибавил при этом:
— Вы увидите… Эта депеша обеспечит нам мир.
Не успел он произнести эти слова, как телефон зазвонил. Я взял трубку. Это был голос Сазонова. Я передал трубку Фредериксу.
Министр двора вдруг побледнел.
— Хорошо… хорошо… я это сделаю.
Сазонов сообщал, что Пурталес вручил ему объявление войны.
Ответ на последнюю депешу царя получен был в тот момент, когда войска уже двигались навстречу друг другу. Депеша Вильгельма осталась на столе государя и не могла быть опубликована вместе с другими документами, касавшимися объявления войны. Я узнал ее содержание только впоследствии, из воспоминаний графа Палеолога.
На следующий день офицеры гвардии были приняты в Зимнем дворце. После молебна государь дал торжественную клятву не заключать мир до тех пор, пока враг будет находиться на русской территории. Особая овация была сделана при этом Палеологу, представителю нашей славной союзницы.
Мой сын успел добраться до границы с последним поездом, вышедшим из Берлина. Видя, что немцы арестовывают русских офицеров, он выскочил из поезда и перешел границу пешком, несмотря на стрельбу часовых.
В августе 1916 года в Могилеве государь сказал мне, что собирается назначить меня чрезвычайным посланником в Бухарест. Назначение это должно было совпасть с вступлением наших войск в Румынию.
Заметив мое удивление, государь стал мне объяснять, почему он принял такое решение.
По полученным им сведениям, королеву румынскую, его кузину, очень беспокоило, как сложатся отношения между командным составом русской армии, румынским королем и румынским населением. Сам государь полагал, что военное начальство не всегда достаточно считается с указаниями, исходящими от
