разберется.
После удачного дебюта Катерине, несмотря на усталость, не сиделось спокойно. Дома она переворошила всю одежду – и вытащила недошитый блузон.
Катина квартира находилась на втором этаже углового двухэтажного дома. Окна выходили на небольшой скверик. Вернее, настоящий сквер, каким он сохранился в Катиных воспоминаниях детства, там был давным-давно: когда-то в нем выгуливали детишек, а на скамейках сидели старухи.
Ныне в старом сквере, с поломанными качелями и уже доживающими свой век деревьями, никого не выгуливали. Детишки выросли, скамейки разобрали, старухи исчезли, и прямо через сквер теперь ездили машины.
Завывание автомобильных сирен и визг тормозов часто будили Катю по ночам. Особенно туго приходилось жильцам весной, когда буксующие автомобили не могли выбраться из раздолбанной колеи. Местные пьяницы мгновенно сориентировались и даже установили некое подобие дежурства: кто-нибудь из них постоянно околачивался поблизости. Стоило забуксовать авто, как они уже были тут как тут. 'Шеф, за умеренную плату, а?.. – слышала Катя голоса, доносившиеся с улицы. – Ну и сиди тут до утра! Вмерзнет за ночь – чем будешь свою вшивую иномарку выковыривать?.. – Эти аргументы шли в вход, если еще не сориентировавшийся автовладелец возмущался тарифом. Но, как правило, сидеть до утра никто не хотел, и «шеф» платил… – Во, немного и надо: на опохмел души!'
Катя изучила уже все приемчики жаждущей публики. Алкоголики чертовы, ругалась она, нашли себе работенку!
Но сегодня даже ночные разборки алкоголиков не могли испортить хорошего настроения… Вертясь перед зеркалом, Катя безуспешно пыталась левой рукой наколоть головку правого рукава. Одной рукой делать это было неудобно: шелковая ткань ерзала по плечу, и булавка то и дело вонзалась в кожу.
– Фу-ты, черт!
Катя вспомнила сцену из одного фильма: героиня, она же – закройщица, делала даме примерку платья. Тошно было смотреть, как непрофессионально она накалывала рукав. Катя тогда возмутилась: неужели у них нет толкового консультанта, если такую ерунду зрителям показывают?
Ее саму буквально натаскивала бригадир Лида Кургузина, приговаривая: 'Учись сразу все делать хорошо, не халтурь, не торопись… Кое-как – всегда получится, а надо стараться делать отлично! За скоростью пока не гонись, это само придет…'
За то время, пока работала в цехе, Катя полностью освоила работу ручницы. Во многом это была заслуга Кургузиной – она никогда не кричала, не раздражалась, как другие, не швыряла на стол платье с небрежно пришитыми руликовыми петлями; могла порой и сама исправить допущенные ученицей дефекты. Притихшая Катя при этом следила за ловкими Лидиными руками и кивала: поняла, дескать, все поняла.
Кате интересно было работать в бригаде, где каждый день что-нибудь происходило. И больше всего и всех Кате нравилась ее бригадир – Лидия Анатольевна Кургузина, которую, впрочем, редко называли по имени и отчеству. Лида, так уж случилось, осталась старой девой, и пожилые работницы, страшные матерщинницы, подтрунивали над ней, иногда доводя до слез. До работы Лида добиралась минут сорок; она жила вдвоем с престарелой матерью в частном доме. Кургузина не зря считалась прекрасным мастером. Она могла бы устроиться и поближе к месту жительства. Но за много лет работы Лида привыкла и к Дому моды, и к людям.
Мотористка Валя, тридцатилетняя бойкая женщина, регулярно цапалась с закройщицей. И каждый раз после очередного скандала грозилась уйти, но так никуда и не уходила. Она была целиком поглощена своими семейными делами: пьющий муж, двое детей, которых надо было ставить на ноги, – на эти темы Валя могла говорить день и ночь. Болтая, она, словно шутя, выполняла свою работу и успевала еще брать «левые» заказы у других закройщиц, чего делать не полагалось. По этой причине и возникали конфликты, которые, однако, гасились внутри бригады.
Первая Лидина ручница, тучная Мария Алексеевна, двоюродная сестра Нины Ивановны Пономаревой, слыла добрейшим человеком. Несчастливая в своей личной жизни, она только что выдала дочку замуж, и все ее мысли были о том, чтобы в молодой семье дела обстояли хорошо.
Катя знала обо всех пьющих и гуляющих мужьях – других у работниц отродясь не бывало. Она наслышана была и о том, кто сколько раз в неделю спит с мужем: женщины, ничуть не стесняясь, обсуждали интимные подробности своей личной жизни. У моторист-ки соседней бригады – пожилой тети Наташи – с тридцати двух лет наступил климакс, и поэтому… Черт ее знает, что у нее там случилось со здоровьем, но более злобной бабы Катя в жизни не встречала: своими прибаутками и злыми шуточками она доставала многих.
Но даже ей было далеко до Татьяны Татариновой (которую, несмотря на пожилой возраст, называли Танькой), закройщицы первой бригады, когда та бывала не в духе. А случалось это почти каждый день. 'Мусенька, насрали в рукав! – вихрем врывалась она в цех и швыряла на стол жакет. – А баба ждет!' Мария Ивановна, или, как ее называли, Муся, сорокапятилетняя спокойная женщина, даже не спорила (ведь спорить с Танькой было бесполезно). Только Татаринова могла приструнить мотористку тетю Наташу: 'Глянь-ка на строчку: словно бык поссал!' Тетя Наташа шипела, но строчку порола. 'Нам все равно, что повидло, что говно', – приговаривала Танька – просто так, чтобы последнее слово осталось за ней. Татаринова иногда цепляла и Лиду Кургузину. 'Ой, обкургузили бабе костюм, обкургузили…' – причитала Танька, обыгрывая фамилию бригадира соседней бригады.
У Татьяны Татариновой имелся свой круг заказчиков, которые давно привыкли к ней, к ее словечкам. Бездипломная, как сама Татаринова любила говорить, закройщица, – она могла выполнить любой сложнейший фасон из какого-нибудь супермодного журнала. Мужа своего, гуляку и пьяницу, Татьяна называла залеткой. Недавно, будучи за рулем в нетрезвом состоянии, он сбил человека. Татаринова платила алименты потерпевшему, а до этого нанимала дорогого адвоката. 'Кручусь всю жизнь, как бобик! – жаловалась она. – Так, наверное, на бегу и сдохну'.
Одни называли ее беспутной старухой, другие, зная про нелегкую Танькину жизнь, сочувствовали.
Кроме сына и дочери, которым она до сих пор помогала, на ее шее сидел братец-алкоголик. Он, приходя к Татариновой домой, пока та находилась на работе, выгребал все из холодильника и уносил к себе. Порой не ограничивался одними продуктами – тащил все, что попадалось под руку. Иногда ему попадалась и дорогая ткань заказчика. Вот тут начинался цирк! Танька, как полоумная, прибегала к нему, трясла за шиворот, грозила милицией. 'Не посадишь!' – огрызался тот. И требовал на бутылку. Она выколачивала из кровопийцы-братца адрес покупателя, которому тот спустил материю. Как правило, все обходилось.
Взмыленная Татаринова, прибежав потом на работу, рассказывала в цехе в подробностях обо всем. 'Ловкая баба!' – восхищались работницы. При развитом социализме, когда возникали сложностями с продуктами, Танька за шитье брала натурой: куры, гуси, утки, индюки, растворимый кофе, тушенка – все,
