Прошло много лет, но цвета, запахи и ткани этой чужой страны все еще взывали к нему.
— Бертран Пеллетье, клянусь всем святым, что еще осталось в нашем старом усталом мире!
Обернувшись на голос, Пеллетье увидел невысокого человека в просторной темно-красной накидке, приветственно вскинувшего руки ему навстречу. Блестящие черные глаза с возрастом не стали тусклее. Миг спустя Пеллетье, бывший на голову выше друга, едва не задохнулся в крепких дружеских объятиях.
— Бертран, Бертран, — радостно повторял Симеон, и его низкий бас раскатывался по узкому коридору. — Где тебя носило так долго, а?
— Симеон, старый дружище, — рассмеялся тот в ответ, переводя дыхание и хлопая друга по спине. — Как же утешительно видеть тебя, и притом в столь добром здравии! Погляди на себя…
Он потянул Симеона за бороду — предмет его тайной гордости.
— Малость седины здесь и там, а в остальном так же бодр, как всегда! Жизнь, как видно, тебя баловала?
Симеон пожал плечами.
— Могло быть лучше, а могло и хуже, — отозвался он, делая шаг назад. — Ну а ты, Бертран? На лице побольше морщин, зато все тот же горящий взгляд и широкие плечи.
Маленький Симеон ладонью похлопал его по груди.
— И силен как бык!
Обняв Симеона за плечи, Пеллетье прошел с ним в комнатку, выходившую в маленький внутренний двор за домом. Здесь стояло два мягких дивана со множеством шелковых подушек — красных, голубых и бордовых. У стен на столиках черного дерева расставлены были изящные вазы и большие блюда со сладким миндальным печеньем.
— Ну-ка, снимай свои сапоги. Эсфирь принесет нам чай. Симеон чуть отстранился и с ног до головы оглядел Пеллетье.
— Бертран Пеллетье, — повторял он, покачивая головой. — Не знаю, верить ли своим старым глазам? Столько лет спустя — ты ли это, или твой дух? Или ожившие воспоминания старика?
Пеллетье улыбнулся:
— Жаль только, что мы встретились с тобой не в лучшие времена.
Симеон кивнул:
— Что верно, то верно. Проходи, Бертран, проходи. Сядь.
— Я прибыл с виконтом Тренкавелем, Симеон, чтобы предупредить Безьер о приближающемся с севера войске. Слышишь, звон колоколов зовет городских консулов на совет?
— Трудно не услышать ваших христианских колоколов, — поднял бровь Симеон, — хотя не всегда их звон нам на пользу.
— Этот касается вас, иудеев, столько же — если не более, — сколь и так называемых еретиков. И ты это знаешь.
— Так оно всегда бывает, — спокойно согласился Симеон. — Так ли велико Воинство, как о нем рассказывают?
— Двадцать тысяч, а может быть, и больше. Открытого сражения нам не выдержать, Симеон, их слишком много, Если Безьер сумеет хоть на какое-то время задержать их, мы успеем собрать подкрепление с запада и подготовить Каркассону к осаде. Там будет предоставлено убежище всем, кто пожелает.
— Я был счастлив здесь. Этот город хорошо обходился со мной — с нами.
— Безьер теперь небезопасен. Ни для тебя, ни для книги.
— Знаю. И все же… — он вздохнул, — жаль будет уезжать.
— Даст бог, это не надолго. — Пеллетье замялся.
Его сбивало с толку то, как невозмутимо принимал его друг приближающуюся опасность.
— Эта война несправедлива, Симеон, ее глашатаи коварны и лживы. Как ты можешь принимать ее с такой легкостью?
Симеон развел руками.
— Принимать? А что мне остается, Бертран? Что я, по-твоему, должен сказать? Один ваш святой — Франциск — молил Бога дать ему силы принять то, чего он не может изменить. Что будет, то будет, хотим мы этого или нет. Так что, да, я принимаю. Что не означает, будто мне это нравится и я не хотел бы другого.
Пеллетье покачал головой. Симеон продолжал:
— Гнев ни к чему не ведет. Надо верить. Верить в великую цель, непостижимую для нашего разума, нелегко. Все великие религии — Святое Писание, Коран, Тора — по-своему объясняют смысл наших маленьких жизней.
Он помолчал, и глаза его блеснули озорством.
—
Пеллетье вскинул голову, словно услышав разоблачение своей тайны. Неужели Симеон знает? Откуда?
Симеон перехватил его взгляд, но не стал развивать тему.
— Что до моей веры, она учит меня, что мир был создан Богом и совершенен в каждой малости. И только люди, отвращаясь от слова пророка, нарушают равновесие между собой и Господом, за что неизменно, как ночь за днем, следует воздаяние.
Пеллетье открыл рот, хотел что-то сказать, но передумал.
— Эта война нас не касается, Бертран, что бы ни велел тебе долг перед Тренкавелем. У нас с тобой более важная цель. Обет, связывающий нас, должен теперь направить наши шаги и определить выбор.
Приподнявшись, он хлопнул Пеллетье по плечу.
— Так что, друг мой, сдержи свой гнев и держи меч наготове для тех битв, в которых можешь одержать победу.
— Как ты узнал? — спросил Пеллетье. — Слышал что-нибудь?
Симеон хихикнул:
— Насчет того, что ты следуешь вашей новой вере? Нет, ничего не слышал. Об этом мы поговорим в другой раз, Бертран. Я не прочь потолковать с тобой о богословии, но сейчас нас ждут более насущные дела.
Появление служанки, которая внесла на подносе горячий мятный чай и сласти, прервало их беседу. Женщина поставила поднос на столик перед ними, а сама присела на скамеечку в углу комнаты.
— Не тревожься, — успокоил Симеон, заметив, что присутствие служанки мешает Пеллетье говорить. — Эсфирь приехала со мной из Шартра. Она говорит на иврите да по- французски знает всего несколько слов. А вашего языка вовсе не понимает.
— Вот и хорошо.
Пеллетье достал письмо от Арифа и подал его Симеону.
— Я получил такое же месяц назад, в шабат, — заговорил тот, пробежав глазами по строчкам. — Поэтому я тебя ждал, хотя, признаться, надеялся увидеть раньше.
Пеллетье сложил и убрал письмо.
— Так книги все еще у тебя, Симеон? Здесь, в доме? Надо забрать их и…
Громкие удары в дверь нарушили тишину маленькой комнаты. Эсфирь немедленно поднялась, ее удлиненные глаза тревожно вспыхнули. Симеон жестом велел ей открыть.
— Книги у тебя? — настойчиво повторил Пеллетье. Что-то в лице Симеона заставило его усомниться. — Не пропали?
— Не пропали, друг мой, — начал тот, но его прервало возвращение Эсфирь.
— Хозяин, там дама хочет войти.
Слова иврита скатывались с ее языка слишком быстро для отвыкшего слуха Пеллетье.
— Что за дама?
Эсфирь покачала головой.
— Не знаю, хозяин. Говорит, что хочет видеть твоего гостя, кастеляна Пеллетье.
Все обернулись на звук шагов из коридора.
— Ты оставила ее одну? — недовольно спросил Симеон, торопливо вставая.
Поднялся и Пеллетье и тут же заморгал, не веря собственным глазам. Даже мысли о книгах улетучились у него из головы при виде Элэйс, остановившейся в дверях. Лицо дочери пылало, а в быстрых карих глазах смешались смущение и решимость.
— Простите меня за вторжение, — заговорила она, переводя взгляд с отца на Симеона и обратно, — но я боялась, что служанка меня не впустит.
Пеллетье в два шага пересек комнату и сжал дочь в объятиях.
— Не сердись, что я тебя не послушалась, — продолжала та уже спокойнее, — но мне пришлось прийти…
— Кто эта очаровательная девица?.. — напомнил о себе Симеон.
Пеллетье взял дочь за руку и вывел на середину комнаты.
— Ну конечно… Я забылся. Симеон, позволь представить тебе мою дочь, Элэйс. Правда, каким образом и почему она оказалась в Безьере, я сказать не сумею.
Элэйс потупилась.
— А это мой самый дорогой, самый старый друг, Симеон из Шартра, а прежде — из Святого Града Иерусалима.
Лицо Симеона скрылось за морщинками улыбки.
— Дочь Бертрана, Элэйс, — повторил он и взял ее руку. — Как я рад видеть тебя!
ГЛАВА 28
— Вы не расскажете мне историю своей дружбы? — попросила Элэйс, едва усевшись рядом с отцом на диван, и обернулась к Симеону. — Я уже просила его однажды, но тогда он был не в настроении довериться мне.
Симеон оказался старше, чем ей представлялось. Плечи у него сутулились, лицо покрывала паутина морщин — карта жизни, знавшей и горе, и потери, и большое счастье. Но глаза под густыми кустистыми бровями светились ярким умом. Курчавые волосы почти поседели, зато длинная, надушенная и умащенная маслом борода чернела как вороново крыло. Теперь Элэйс понимала, почему отец мог принять найденного в реке человека за своего друга.
Она скромно опустила глаза на его руки и с удовольствием убедилась, что не ошибалась: на большом пальце левой руки Симеон носил кольцо — такое же, как у отца.
