— Мадемуазель Верньер, мсье Верньер, — коротко откланялся он, приподняв шляпу. — Габиньо, нас ждут дела.
К изумлению Леони, доктор беспрекословно последовал за ним.
— Почему это о Ламало нельзя говорить? — немедленно спросила девушка, едва те двое скрылись. — И почему доктор Габиньо позволяет этому Фромиляжу так собой помыкать?
Анатоль усмехнулся.
— Ламало известен новейшими успехами в лечении сифилиса — атаксии, — ответил он. — Что касается твоего второго вопроса, думаю, Габиньо нуждается в спонсорской поддержке Фромиляжа. В таком маленьком городке разница между успехом и скромной практикой очень заметна.
Он коротко рассмеялся:
— Но только подумать, Ламало-ле-Бен!
Леони помолчала.
— А почему тогда доктор Габиньо так удивился, услышав, что мы остановимся в Домейн-де-ла-Кад? И как понимать его слова о дурной репутации?
— Доктор Габиньо слишком много болтает, а Фромиляж не любит сплетен, только и всего.
Леони покачала головой.
— Не все так просто, — возразила она. — Фромиляж ему рта раскрыть не давал.
Анатоль пожал плечами.
— Фромиляж холерик по темпераменту. Он из тех, кто вечно чем-то раздражен. Ему просто не по вкусу, что Габиньо болтает, как женщина.
Леони в отместку за шпильку показала брату язык.
— Грубиян!
Анатоль вытер усы, бросил салфетку на стол, отодвинул стул и встал.
— Ну все, пойдем. У нас еще осталось свободное время. Давай предадимся скромным удовольствиям Куизы.
Глава 21
В сотнях миль на севере затихал Париж. После утренней сумятицы деловой торговли воздух пропах пылью и подгнившими фруктами и овощами. Разносчики, торговавшие в Восьмом округе, разошлись. Молочные тележки, тачки и нищие скрылись куда-то, оставив после себя ошметки прошедшего дня.
В квартире семьи Верньер на улице Берлин было тихо, меркнущий предвечерний свет наполнял комнаты. Мебель скрылась под белыми чехлами от пыли. Высокие окна гостиной, выходившие на улицу, были закрыты и затянуты розовыми газовыми занавесками. Дорогие когда-то обои с цветочным узором выцвели полосой там, где каждый день по ним скользил луч солнца. Пыль лежала на немногих предметах меблировки, оставшихся без чехлов.
Забытые на столе розы в стеклянном кувшине свесили головки и уже почти не пахли. Запах роз сменился другим, едва уловимым, неуместным здесь запашком грошового турецкого табака и совсем чужим здесь, вдали от побережья, ароматом моря, исходившим от серого костюма мужчины, молча стоявшего перед камином между окнами, заслоняя спиной фарфоровый циферблат севрских часов на каминной полке.
Это был сильный крепкий мужчина, широкоплечий, с высоким лбом — скорее авантюрист, чем эстет. Темные подстриженные брови нависали над голубыми глазами с угольными точками зрачков.
Маргарита сидела в одном из кресел красного дерева. Ее розовое неглиже с шелковым бантом на шее прикрывало безупречные колени. Ткань живописно соскользнула на желтую подушку сиденья и накрыла обитую шелком ручку кресла, словно художник приготовил драпировку для натюрморта. Но тревога в ее глазах говорила о другом. Тревога в глазах, да еще связанные за спиной руки, туго скрученные шнуром от картины.
Второй мужчина с лысой головой, покрытой багровыми пятнами и прыщами, стоял позади кресла, ожидая распоряжений хозяина.
— Так где он? — холодно спросил тот.
Маргарита посмотрела на него. Она помнила вспышку влечения, охватившую ее при первой встрече, и теперь стыдилась ее и ненавидела его за это. Из всех мужчин, каких она знала, только любимый муж, Лео Верньер, обладал способностью так мгновенно и властно завладевать ее чувствами.
— Вы были в ресторане, — напомнила она. — «Вуасин».
Он словно не слышал ее.
— Где Верньер?
— Я не знаю, — повторила Маргарита. — Даю слово. Он сам распоряжается своим временем. Иногда исчезает на несколько дней, ни слова не сказав.
— Да, ваш сын. Но дочь не ходит, куда ей вздумается, без сопровождения. Она ведет размеренный образ жизни. Однако и ее тоже нет.
— Она у друзей.
— И Верньер с ней?
— Я…
Он обвел холодным взглядом накидки и пустые шкафы.
— Надолго покидаете квартиру?
— Примерно на четыре недели. Я жду генерала Дюпона, — добавила она, стараясь, чтобы голос не дрогнул. — Он должен сейчас заехать за мной, и мы…
Ее голос прервался воплем, когда слуга ухватил ее за волосы и заставил задрать голову.
— Нет!
Холодное острие ножа ткнулось ей в кожу.
— Уходите, — выговорила она, заставляя голос звучать ровно, — и я никому ничего не скажу, даю слово. Оставьте меня, уходите.
Мужчина погладил ее по щеке тыльной стороной руки, обтянутой перчаткой.
— Маргарита, никто сюда не придет. Пианино внизу молчит. Соседи сверху уехали на выходные в деревню. Как уходили ваша служанка и повар, я видел сам. Они тоже думают, что вы уже уехали с генералом Дюпоном.
В ее глазах метнулся страх. Этот негодяй ничего не упустил.
Виктор Констант подвинул стул так близко, что Маргарита почувствовала его дыхание на лице. Под его аккуратными усиками виднелись полные губы, слишком красные для такого бледного лица. Хищное, волчье лицо. И небезупречное. За левым ухом небольшая опухоль…
— Мой друг…
— Почтенный генерал уже получил вашу записку, в которой вы просите отложить отъезд до половины девятого вечера. — Он оглянулся на часы над камином. — Еще пять с лишним часов. Как видите, спешить нам некуда. А что он найдет здесь, когда приедет, зависит только от вас, живую или труп — мне это безразлично.
— Нет!
Кончик ножа нацелился ей под глаз.
— Боюсь, дорогая Маргарита, что вам трудно будет прожить без вашей красоты.
— Что вам нужно? Денег? Анатоль вам задолжал? Я могу оплатить его долги.
Он рассмеялся.
— Если бы все было так просто! Кроме того, ваше финансовое положение, скажем так, ненадежно. И, не подвергая сомнению щедрость вашего любовника, я все же не думаю, чтобы генерал Дюпон стал платить, спасая вашего сынка от банкротства.
Констант чуть сильнее прижал острие к ее бледной коже, покачивая головой, словно сожалея о том, что приходится делать.
