легко он ссорится с теми, кто мог бы его поддержать. Слишком у него острый язык, слишком скор на обидные слова. Право, он сам себе вредит своей грубостью и неумением ладить с людьми.
Анатоль курил и не возражал.
— И если не говорить о дружбе, — продолжала она, насыпая в кофе третью ложечку сахара, — то признаться, я кое в чем согласна с его критиками. На мой вкус, его композиции слишком расплывчаты и бессистемны. Они… ну, вызывают тревогу. Блуждают. Слишком часто напрасно дожидаешься, когда же проявится мелодия. Будто из-под воды слушаешь.
Анатоль улыбнулся.
— Да ведь он того и добивается. Как говорит Дебюсси: нужно утопить ключ. Он своей музыкой стремится передать связь между материальным и духовным миром, между видимым и невидимым, а добиться этого традиционными средствами невозможно.
Леони надула губки.
— Это из тех умных фраз, которые совершенно ничего не значат.
Анатоль пропустил ее слова мимо ушей.
— Он считает, что ассоциации, намеки и нюансы сильнее, правдивее и больше открывают, чем прямые утверждения и описания. Что отдаленные ассоциации более проникновенны и властны, чем ясные осознанные мысли.
Леони усмехнулась. То, что Анатоль верен дружбе, замечательно, но она-то знала, что брат всего лишь дословно пересказывает речь, недавно услышанную от Ашиля. Как ни страстно защищал Анатоль творения своего друга, Леони отлично знала, что ему больше по вкусу Оффенбах и оркестр «Фоли Берже», чем Дебюсси, Дюка и произведения их консерваторских друзей.
— Раз уж у нас пошел такой доверительный разговор, — добавил Анатоль, — признаюсь тебе, я на прошлой неделе все-таки вернулся на улицу Шоссе д'Антен и купил сочинение Ашиля «Пять поэм».
Леони гневно сверкнула глазами.
— Анатоль, ты обещал маман!..
Он пожал плечами.
— Знаю, но я просто не смог удержаться. Цена вполне разумная, и ведь это хорошее вложение средств, учитывая, что Байи выпустил всего сто пятьдесят экземпляров.
— Мы должны осторожнее тратить деньги. Маман полагается на твое благоразумие. Нам нельзя еще глубже влезать в долги… — Помолчав, она добавила: — Кстати, сколько мы должны?
Они столкнулись взглядами.
— Право, Леони, наши семейные финансы не должны тебя волновать.
— Но…
— Но это все, — твердо оборвал он.
Она обиженно повернулась к брату спиной.
— Ты обращаешься со мной как с ребенком.
Анатоль рассмеялся:
— Вот выйдешь замуж, тогда можешь выводить мужа из себя допросами о собственном домашнем бюджете, а пока… Впрочем, обещаю тебе, что отныне не потрачу ни су без твоего позволения.
— Теперь ты надо мной смеешься.
— Честно, ни сантима, — поддразнивал он.
Она бросила на него еще один сердитый взгляд и сдалась.
— Имей в виду, я тебе напомню это обещание, — вздохнула она.
Анатоль пальцем начертил на груди крест.
— Слово чести.
Еще минуту они улыбались друг другу, потом он стал серьезным, потянулся через стол и взял ее маленькую белую ладонь в свою руку.
— А сейчас без шуток, малышка, — заговорил он, — я очень виноват перед тобой — ведь из-за моего опоздания ты осталась одна перед сегодняшним испытанием. Ты сможешь меня простить?
Леони улыбнулась:
— Уже забыто.
— Я не заслуживаю такого великодушия. А ты держалась очень храбро. Большинство девушек на твоем месте потеряло бы голову. Я тобой горжусь. — Он выпрямился и закурил новую сигарету. — Хотя может статься, тебе еще вспомнится этот вечер. Шок, бывает, сказывается после события.
— Не такая уж я робкая, — твердо возразила она. Леони сейчас переполняло ощущение жизни: она казалась себе выше, храбрее, чем обычно, более настоящей. В ней не было никакого разлада.
Часы на каминной полке пробили час.
— А все-таки, Анатоль, я не припомню, чтобы ты когда-нибудь опаздывал к поднятию занавеса…
Анатоль пригубил коньяк.
— Все когда-то случается в первый раз.
Леони прищурилась.
— Что тебя задержало? Почему ты опоздал?
Он медленно поставил на стол широкую круглую рюмку, подергал завитые кончики усов.
Верный знак, что всей правды не скажет.
Глаза у Леони стали как щелочки:
— Анатоль?
— У меня назначена была встреча с клиентом, который живет за городом. Я ждал его к шести, но он пришел позже и просидел дольше, чем я рассчитывал.
— И при тебе оказался вечерний костюм? Или ты возвращался домой, прежде чем встретиться со мной в Пале Гарнье?
— Я предусмотрительно захватил вечерний костюм с собой в контору.
С этими словами Анатоль быстро встал, прошел к стене и дернул звонок, обрывая разговор на середине. Леони не успела задать больше ни одного вопроса: слуга, начавший убирать со стола, сделал невозможным продолжение спора.
— Пора тебе домой, — сказал Анатоль, поддерживая ее под локоть и помогая подняться. — Я усажу тебя в фиакр, а уж потом расплачусь.
Через минуту они стояли на мостовой перед рестораном.
— А ты со мной не вернешься?
Анатоль помог ей подняться в пролетку и застегнул полог.
— Думаю заглянуть еще в «Шез Фраскати». Может, сыграю партию-другую в карты.
— Я если я расскажу маман?
— Она уже спит.
— А если нет? — заспорила Леони, которой хотелось оттянуть расставание.
Брат поцеловал ей руку.
— Тогда скажи ей, чтобы меня не дожидалась.
Анатоль сунул бумажку в руку возницы.
— Улица Берлин, — сказал он, отступил назад и хлопнул по борту фиакра. — Спокойного сна, малышка. Увидимся за завтраком.
Щелкнул хлыст. Фонарь ударился о стенку пролетки, зазвенела упряжь, застучали по булыжнику подковы. Леони опустила стекло и высунулась из окна. Анатоль стоял в лужице тусклого желтого света под шипящим газовым светильником, над его сигаретой вился сизый дымок.
Почему он не хочет сказать, из-за чего опоздал?
Она все смотрела, боясь потерять его из виду, пока пролетка стучала колесами по улице Камартин мимо отеля, мимо лицея Фонтан — alma mater Анатоля, до перекрестка с Сен-Лазар. Последнее, что увидела Леони, когда пролетка сворачивала за угол, — Анатоль бросил окурок в канаву, повернулся на каблуках и скрылся за дверью бара «Ромен».
