экспорта могли входить и шкуры американских музов (сохатых), которых в Европе называли лосями, и буйволов (бизонов), прочная кожа которых пользовалась большим спросом для шитья кожаной одежды, изготовления кожаных щитов и панцирей. Дело в том, что к середине IX в. в Европе оба этих вида были практически полностью истреблены. Зато в Новом Свете музы (американские лоси) во множестве водились в районах, прилегающих к заливу Св. Лаврентия, а лесные буйволы были распространены от лесных дебрей на востоке до побережья Атлантики[125].
Когда спрос на меха и шкуры резко возрос, в охоту на этих животных, естественно, включились туниты и беотуки. Так возникли первые ростки охотничьего «бизнеса», который бурно развивался и в недалеком будущем охватил практически весь Американский континент.
Поток ценностей и объектов поживы, хлынувший из Альбы на Севере, неизбежно должен был разжечь алчность норвежцев, обосновавшихся в Гренландии, и не в последнюю очередь — все того же Эрика Рауды. Несомненно, именно это и побудило Эрика вновь отправиться в викинг на запад. Наиболее важной причиной, разумеется, была жажда наживы, но не исключен и более благородный мотив: Эрик мог надеяться «вызволить из плена» своего родича Ари Марсона, который, как считалось, томился в плену на Альбе.
Зимой 996 г. Эрик и его старший сын Лейф решили отправиться в плавание на запад. Они собрались отплыть на кнорре Бьярни. Когда же наступило лето, принеся с собой хорошую погоду для дальних морских походов, Эрик отправился во фьорд возле Браттахлида, где стоял корабль, готовый к отплытию. Но Тор не пожелал помочь ему. Эрик упал с коня прямо на камни и разбился настолько сильно, что ему пришлось отказаться от намерения отправиться в поход. Тогда Лейф решил плыть без него, присоединившись к Бьярни на правах лоцмана и опытного морехода[126].
Истинные же мотивы этой экспедиции вскользь упомянуты в сообщении саги о том, что на борту кнорра Бьярни в плавание отправилось тридцать пять мужей! Несомненно, это была настоящая банда викингов, и, на мой взгляд, ее лидер преследовал вполне конкретную цель.
Сообщество купцов-мореходов Северной Атлантики стремилось более или менее держать в секрете относительную широту местонахождения новой Альбы на Западе. Однако Бьярни, сам будучи видным купцом-мореплавателем, видимо, имел доступ к этой закрытой информации. Кроме того, он мог знать и широту места своей первой высадки в Новом Свете.
Эти две широты как бы зеркально отображают друг друга. Устья заливов Тринити Бэй и Консепшн Бэй, обрамляющих полосу восточного побережья, где Бьярни впервые высадился на берег, имеют следующие координаты: между 47°50? и 48°40? северной широты. Устье же залива Сент-Джордж на юго- западном побережье Ньюфаундленда расположено между 48° и 48°30? северной широты. Сравнив эти показатели, Бьярни мог прийти к выводу, что если он отправится на запад по широте между норвежскими эквивалентами 48° и 49° северной широты, то наверняка найдет Альбу. Если же в ходе своего первого плавания к берегам Ньюфаундленда он обнаружил реальные свидетельства присутствия альбанов в бухте Купидс Коув, то это еще более упрочило его уверенность в своей правоте. В конце концов, он мог подумать, что весь Ньюфаундленд расположен между заливом Консепшн Бэй и Альбой на Западе.
В этом случае он совершил еще одну высадку, на этот раз — на крайней северной оконечности полуострова протяженностью более ста миль, разделяющего заливы Консепшн Бэй и Тринити Бэй, возможно, на острове Баккалью, лежащем на широте 48°10? северной широты[127].
Тогда Лейф и Бьярни могли оказаться перед выбором: зайти ли им в Консепшн Бэй или в Тринити Бэй. И они предпочли последний.
А вот как, на мой взгляд, разворачивались дальнейшие события.
Пока кнорр мимоходом заглядывал в многочисленные гавани и устья фьордов вдоль восточного побережья Тринити Бэй, лето подошло к концу. Норвежцы провели в море достаточно долгое время, порядком устали и решили высадиться в Тикл Коув Понд, откуда, словно из удобной и безопасной разведбазы, начали рассылать группы разведчиков на больших шлюпках, обследуя западное побережье Тринити Бэй. И — не нашли ничего, что оправдало бы их ожидания.
Между тем приближалась зима, и они решили вытащить свой кнорр на песчаный берег Тикл Коув Сандс, наспех построили из бревен и дерна землянки и поселились в них до весны. Далее сага повествует, что они проводили время в долгих пеших разведывательных походах, рубили и запасали ценную древесину, собирали хворост и дикий виноград. В случае, если им не удалось бы достичь главной цели плавания, они, по крайней мере, не вернулись бы домой с пустыми руками.
О встречах и контактах викингов с другими представителями рода человеческого в сагах не сказано ни слова, но те же саги со всей определенностью подчеркивают, что норвежцы жили как на иголках. Увы, мы не знаем, кого или чего они так опасались. Места, которые они выбрали для зимовки, никогда не пользовались у туземцев особой любовью. Вероятно, волки и медведи буквально не давали ни минуты покоя викингам. И все же постоянно держаться qui vive[128] их вынуждала, скорее всего, перспектива быть застигнутыми врасплох альбанами.
С наступлением весны викинги спустили свой кнорр на воду и отправились в обратный путь, домой, заранее смущаясь, ибо им нечем было похвастаться, кроме разве что отличных бревен, вяленого винограда да дюжины-другой шкур пушных зверей. И если бы на обратном пути не произошло нечто экстраординарное, их плавание смело можно было бы назвать неудачей.
Но удача все же улыбнулась им на пути домой. Кнорр, прибыв в гавань Браттахлида, привез груз настолько ценный, что это положило начало счастливой карьере Лейфа.
Согласно некоторым источникам, подарком фортуны было некое исландское или норвежское судно, потерпевшее крушение у одного из островков у побережья Гренландии. Считается, что Лейф спас и экипаж, и груз судна. Но впоследствии все люди с разбившегося корабля неожиданно умерли от некой неведомой болезни.
По свидетельству саги,
«после этого Лейф получил прозвище Лейф Счастливец, ибо он обрел теперь и богатство, и славу».
Этот эпизод саги первоначально был написан гренландцем, но дошедшая до нас версия текста — это уже труд христианских клириков-исландцев, живших в значительно более позднюю эпоху и отнюдь не склонных воспевать пиратские аспекты походов своих предков-язычников. На мой взгляд, за этой историей может стоять рассказ о том, как кнорру Лейфа встретилось какое-нибудь европейское торговое судно, шедшее на Альбу или возвращавшееся с Альбы, или даже корабль самих альбанов, шедший с грузом «валюты».
