опускаешь. Мгновение — и где же гвоздь? Одна лишь шляпка на доске.
Алексей Григорьевич вынул изо рта гвоздь и протянул Васе:
— А ну вгони!
Вася смутился и спрятал руки в карманы, чтобы помимо его желания они не схватили гвоздь с молотком.
— Спасибо, я после…
— Ладно, после так после. — Плотник вогнал все гвозди в древесину и пошёл к ящику за новыми.
Работы у Алексея Григорьевича было ещё много — кончить стены, настлать пол и крышу. И не было дня, чтобы не дал он Васе забить десяток гвоздей или пройтись тяжёлым рубанком по шероховатой доске.
Из-за дома нетерпеливо выглянула бабушка Надежда.
— Алексей Григорьевич, да гоните вы его! Пусть позавтракает, а потом смотрит. Остыло всё… Вася!
Вася вприпрыжку побежал мимо верстака, наспех сооружённого между двумя толстыми елями, и нажал ладонями на поршенёк рукомойника.
После завтрака прибежал Крылышкин, и они долго крутились возле Алексея Григорьевича. Мама тем временем копалась в клумбе с цветами, а папа бездельничал — сидел на скамейке под берёзой с Эдькиным папой, дядей Лёней. В руке у того была толстая книга: наверно, принёс почитать папе — у них пропасть интереснейших книг. Их-то и глотал запоем Эдька, старательно выуживал разные случаи, истории, мысли, хвастался перед всеми и считал себя самым умным. Честное слово, лучше бы уж не было у них так много книг!..
Васин папа дружил с Эдькиным.
Получилось так, что лет шесть назад редакция журнала, где работал папа, поручила ему написать очерк о молодом инженере авиационного завода: папа много раз бывал на том заводе, на его испытательных полигонах, узнал, с каким упорством отстаивал и «пробивал» свои поправки в технологию некоторых систем реактивных самолётов Леонид Петрович Шмыгин.
Папа обо всём этом написал.
А потом совершенно неожиданно выяснилось, что этот симпатичный и скромный инженер — сосед по их садовому участку и одновременно Эдькин папа! Бывает же так! Эдькин папа ходил на участке, как в городе: во всём новом, чисто выбритый, подтянутый, с аккуратным пробором в волосах, не то что Васин папа, вечно всклокоченный, одетый и обутый кое-как; Эдькин папа был очень вежливый, мягкий, тихий, слова резкого не скажет (а ведь «пробивал» же на заводе!) и всегда, если сам не успеешь, первым поздоровается у колодца, расспросит про ребячью жизнь, позовёт в гости и у папы не раз спросит, не надо ли в чём-нибудь помочь. Совсем неплохой дядя Лёня, а вот его Эдька… Смешно сказать, но иногда Вася старался не попадаться на глаза дяде Лёне из-за его сына. Как-то не верилось, что у Эдьки может быть хороший папа. Вася понимал, что не прав, да ничего не мог поделать с собой…
Скоро папа ушёл с дядей Лёней, а Вася с Крылышкиным во все глаза смотрели, как плотник ножовкой режет доски, проводит вдоль метра синим карандашом и режет точно по линии. Ребята подавали нужный инструмент или доску, уносили к своему кораблю обрезки.
Время от времени возле них появлялась бабка Федосья. Она собирала в корзинку пахучую смолистую щепу на самовар и громко нахваливала работу Алексея Григорьевича. Несколько раз возле забора неспешно проходил Санькин дед и внимательно поглядывал на них.
Нужно ему что-нибудь? Чего же не заходит?
Скоро всё выяснилось. Как только Васин папа ушёл, дед Демьян быстро вошёл к ним, низенький и юркий, в чистом брезентовом фартуке, с резной многоцветной палочкой в руке, подёргал пальцем белую, аккуратно подстриженную бородку клинышком, закурил, угостил папиросой плотника и сипловатым голосом спросил:
— Ну как она, жизнь-то, Алексей?
— Да как! Сами видите…
— Что без тебя делали бы наши садоводы? Чай, половину домиков собрал и сараев намастерил… Молодец, на два фронта трудишься…
— Приходится, Демьян Семёнович, — плотник послал молотком гвоздь в доску. — Некогда отдыхать, хорошо ещё, сын иногда помогает…
— Знаю, знаю, и ты, и твой сын — работники высшего класса! Любой позавидует… Мне бы вот душ поставить и сарайчик немножко подправить — боюсь, завалится… Не оторвался бы? Не обижу.
Бабка Федосья, ползавшая под верстаком, конечно, всё слышала, но не вмешивалась в разговор: не решалась перечить деду Демьяну. Плотник тоже не спешил с ответом, и Вася, ругая в сердцах Санькиного деда, напряжённо ждал, что ответит плотник.
— Не могу сейчас, Семёныч, — сказал Алексей Григорьевич, — перед хозяевами неудобно: думал в один сезон управлюсь, обещал, а не уложился… Вот закончу у них, тогда и поговорим…
— Так ведь ненадолго оторву, — продолжал уламывать его дед Демьян. — Может, уважишь старика? Я с хозяевами сам договорюсь. Они люди понимающие, войдут в положение… Правду я говорю, Федосья Фёдоровна?
Бабка хмыкнула под нос что-то неопределённое — не поймёшь, соглашается или возражает. Ясное дело, ей не хотелось портить отношения с таким опытным садоводом, но ещё больше не хотелось отпускать плотника, и в этом она была совершенно права.
— Они-то меня отпустят, знаю их, — тут же пошёл на выручку бабке Федосье плотник. — Отпустят, а мне-то каково? Не имею права, Семёныч, не кончив одной работы, браться за другую… У меня ведь тоже своё понятие имеется… Так ведь?
— Жаль, но смотри… Тебе видней. — У деда Демьяна обидчиво дёрнулся сухой кадык.
Он ушёл с участка, а Вася с Крылышкиным побежали достраивать свой корабль под берёзами.
Собственно говоря, корабля не было — была надстройка со штурманской рубкой, и она была такой большой, что Вася с Крылышкиным могли кое-как втиснуться в неё, вращать штурвал и громко отдавать по трубе команды в машинное отделение.
Они принялись достраивать эту рубку: Вася — с гвоздями во рту — приколачивал по бокам дощечки, а Крылышкин устанавливал на крыше радар: вращающееся кольцо из толстой проволоки. Радар был нужен, чтобы корабль не столкнулся в тумане с другими судами и не ударился о невидимую в бинокль подводную скалу.
Один раз Алексей Григорьевич подошёл к ним, обошёл рубку, потрогал короткими, обкуренными пальцами — она не шатнулась — и сказал с улыбкой: «Ничего сляпали, держится». Потом вытащил ребячьими щипцами испорченный, криво вбитый гвоздь, выпрямил на колоде, одним ударом вбил по шляпку на старое место и пошёл к себе. И опять застучал его молоток, зашаркал на верстаке рубанок…
Часа через четыре все строительные звуки возле дома умолкли, и Вася сказал Крылышкину:
— Наверно, прилёг отдохнуть… Кончай стучать…
Вася пробежал между грядок к дому.
Плотник бочком лежал на пиджаке возле верстака, и лицо его с кепкой, надвинутой от солнца на лоб, было спокойно и неподвижно. Вот над ним, как штурмовик на бреющем полёте, стала кружиться с угрожающим жужжаньем оса.
Вася отогнал её.
— Ну скоро ты? — крикнул Крылышкин.
Вася погрозил ему кулаком, чтоб не кричал, жестом руки позвал в дом и стал показывать новые книжки, привезённые из Москвы.
Когда книжки наскучили, они сыграли три партии в шахматы — все три запросто выиграл Крылышкин — лучше бы и не играли! — порисовали и вышли из дому. Плотник спал в той же позе, посапывал. Лицо его на этот раз было беспокойно, странно подёргивалось, пересохшие губы шевелились, хотя ни одна оса не кружилась над ним.
