спросил:
— А за кого вы болеете?
— То есть как — за кого?
Здесь, на пустынном берегу, этот вопрос показался Жуку нелепым. И только минутой позже он догадался, что имеет в виду Димка. Жук слабо разбирался в спорте, футбольные страсти мало волновали его. Он не выстаивал у репродуктора во время матчей на первенство страны, когда радиокомментатор, ведя из Москвы передачу, во всех подробностях рассказывал, кто кому дал пасовку, кто у кого отобрал мяч, кто пустил его в поле без адреса и кто применил недозволенный прием… Жук просто не мог себе представить, как может серьезный человек не спать ночи, переживать и волноваться оттого, что в сетке какой-то команды запутался кожаный мяч. Он относился иронически, с чувством некоторой жалости к приятелям- болельщикам, подтрунивал над ними. Несколько раз его пытались затащить на стадион, но это оказалось невозможным.
— Я стараюсь, Дима, вообще не болеть… В тайге врачей нет, — попробовал он пошутить, чувствуя, однако, что шутка до мальчика не дойдет.
— А я вот за ЦДСА! — бойко сказал мальчишка, и тут уж его нельзя было остановить.
Он говорил о каждом игроке с такой осведомленностью, словно знал его лично. Димка оценивал достоинства каждого вратаря трех ведущих команд страны — «Динамо», «Спартака» и ЦДСА, — вспоминал их удачи и поражения за два последних года, он отлично знал, кто из футболистов точно бьет и правой и левой ногой, а кто — только правой; прошелся по капитанам и тренерам, долго распространялся насчет вредоносности теории «индивидуального гола» — так некоторые спортивные журналисты формулируют желание многих футболистов во что бы то ни стало лично забить мяч в ворота противника, хотя давно известно, что футбол — игра коллективная. Димка легко и непринужденно сыпал специальными терминами, его суждения о футболе, и не только о русском, были, на удивление, обширны. Жука даже ошарашили его познания в этой области, и он впервые подумал, что очень наивно и неверно представлял игру в футбол. Выходило, тут побеждает не только тот, у кого оказываются крепче мускулы ног и кто ловчее подставит голову под мяч, чтобы забить гол…
Но что особенно поразило Жука — это горячность, с какой говорил Димка. Он то прижимал к груди кулаки, то размахивал ими, то бил одной рукой по другой и при этом весь вздрагивал. Его голос, звучавший в тишине утра, оглушал Жука, и он старался держаться чуть поодаль. Но мальчишка, все больше и больше входя в азарт, наступал на него, размахивал руками, и издали, наверно, могло показаться, что они вот-вот подерутся.
Когда они проходили под большой ольхой, Димка вдруг подпрыгнул, ухватился за толстый сук и стал выжиматься. Выжимался он по всем правилам медленно, спокойно и обязательно подтягивался выше подбородка. Жук еще раз невольно залюбовался его крепким послушным телом — никогда такое не покроется жиром! — и стал подсчитывать количество выжимов. Пятнадцать раз — неплохо!
Когда Димка спрыгнул на землю и с улыбкой посмотрел на него, Жук хотел похвалить мальчишку, но раздумал и только сказал:
— Пошли…
По тропинке они спустились к берегу и двинулись по гальке. Галька сухо хрустела под ногами. Чуть подальше, там, где желтели пятна песка, рос бледно-зеленый хвощ, а у самой воды лежали высохшие на солнце бурые водоросли. У моря было свежо, и зной палил не так сильно. Внезапно Жук увидел выброшенную волной беловато-желтую рыбку. Он подбежал к воде и схватил ее гладкое, без единой чешуйки тело. Оно было такое прозрачное, что явственно просвечивали внутренности. Возле него стоял Димка и возбужденно сверкал зелеными глазами. Жук аккуратно расправил рыбку на своей пухлой ладони и потрогал пальцем ее мягкий живот.
— Знаешь, что это?
Димка отрицательно покачал головой.
— Голомянка… Может, слыхал?
Димка пожал плечами.
— Неужели ты и вправду ничего не слыхал про эту знаменитую рыбку?
— Знаменитую? — переспросил Димка, и глаза его наполнились весельем. — Вот эта рыбешка — знаменитая? Чем, интересно узнать?
И Жук стал объяснять мальчику, что эта рыбка живет только в Байкале и больше нигде в мире, что она живородящая, очень жирная; если ее оставить на солнце, она растает и останется один только позвоночник.
Они минут десять шли по берегу, а он все рассказывал.
Внезапно Жук прервал разговор и поднял с гальки легкую, добела высушенную солнцем и ветром кость, плоскую, с одним крутым изгибом.
— А это что?
— Ясно что… Кость, — ответил Димка и стал подкидывать на ладони гладкие плоские камешки.
— А чья кость? — не отставал Жук.
— А черт ее знает! Какого-нибудь зверя… — Димка изловчился, пустил один камешек и «испек» сразу три блина.
— Это ключица нерпы, — сказал Жук.
Но его слова не произвели на мальчишку никакого впечатления. Напрасно он старался заинтересовать его рассказом о жизни этих байкальских тюленей: о том, как они — жители Крайнего Севера — очутились здесь, о том, что голомянка служит основной их пищей… Димка упорно думал о чем-то другом. Но стоило Жуку сказать, что зимой нерпы продувают во льду особые отверстия, как Димка сразу оживился. Упоминание о льде всколыхнуло его.
— Эх, когда Байкал замерзает, ну и мировой тут, наверно, каток! Распахнул пальто, ветер — как в парус и понес тебя на ту сторону.
— Лед здесь не всегда замерзает гладко, — ответил Жук, чуть сердясь на то, что Димка по-прежнему уводит беседу в другую сторону. — Когда перед ледоставом не бывает шторма, лед замерзает ровно, а то знаешь каких торосов наворочает вкривь и вкось — хоть дизель-электроход «Обь» вызывай из Антарктики лед ломать…
Димка хмыкнул, но, очевидно, только из приличия. Ему было скучно слушать Жука, и он только делал вид, что слушает его. Но зато как оживилось Димкино лицо, когда на пути попался большой валун!
— Бьемся об заклад, что выжму? — вызывающе предложил он и, не дожидаясь ответа, обхватил камень обеими руками, качнул, отрывая от грунта, выжал в обеих руках и толкнул вперед.
И Жук опять полюбовался крепостью его мускулов. Но найти с мальчишкой общего языка не мог. Он хотел рассказать ему, какие удивительные цветы растут на сопках и скалах Приморского хребта, на склонах которого расположился лагерь, хотел показать живущих под камнями рачков-бокоплавов: отвалишь валунок — и рачки разбегаются в стороны; он хотел поговорить с ним о бакланах и чайках, об омуле и хариусе… За годы своих скитаний Жук накопил множество интереснейших наблюдений, а сколько разных историй рассказали ему рыбаки и следопыты! Жук мечтал когда-нибудь под старость, когда будет больше времени, написать об этом книгу. Может, читатели и полюбят эту книгу, но, к сожалению, Димка не выказывал ни малейшего желания слушать его.
«Что за человек! — с грустью думал Жук. — Как он мог вырасти в семье геолога-поисковика, человека заслуженного, жадного до знаний». Глядя на Димку, можно подумать, что на свете нет ничего, кроме футбольного поля, турника и мускулистого тела, — ни замечательных книг, ни малиновых закатов, подернутых пепельной дымкой, ни унизанных росой саранок и колокольчиков. Кто-то, может быть, и думает, что море только для того и существует, чтоб по нему передвигаться или выполнять план по рыбной ловле, а вот посидеть вечером на обрыве, любуясь игрой белых барашков, переливами всех красок — от черной до фиолетовой, прозрачными, не всегда видными, но всегда таинственными и далекими, как мечта, контурами противоположного берега — без этого человек может и обойтись…
— Мне нужно пройти на линии… Может, сходим вместе? — спросил Жук.
— Ну, сходим… — ответил Димка.
Они по наклонной тропинке взобрались к кустарнику, прошли с километр вдоль моря и полезли вверх по крутому склону сопки. Под ногами пружинила хвоя, ботинки скользили, и, чтоб не поехать вниз,
