– Тетеньки две говорили.
– Это верно, – прервал ее отец, опуская голову, – бывает и так.
– А мама у нас тоже молодая, ведь правда? – вдруг спросила Маринка, присаживаясь на пол.
– Молодая, – проговорил отец, – молодая… – И совсем неожиданно плечи его с золотыми погонами дрогнули. Он тут же отвернулся, странно дернул головой, будто отгонял надоедливую муху, и повернулся к Маринке.
– Папа, ты что? – вскрикнула она.
– Товарища вспомнил, – сказал он тихо, – погиб на войне. Лодка его не вернулась в базу.
– Жаль, – сказала Маринка. – Хочешь, я заплачу?
– Зачем же… не нужно…
Маринка помолчала, а потом спросила:
– Скажи, это очень жалко, когда лодка не возвращается в базу?
– Очень, – сказал отец.
Не погаснет, не замерзнет
Отец ходил по комнате и останавливался то у этажерки с книгами, то у маминого столика с флакончиками и коробочками, то подолгу смотрел в черное окно. Маринку он словно не замечал, и ей это нравилось. Если б дома была мама, давно б уже велела идти спать.
И только она подумала об этом, как ее мысль сразу передалась отцу.
– Маринка, – сказал он, – спать.
Она вздохнула и скривила брови.
– А почему ты не спишь?
Отец смотрел в окно и отвечал, не оборачиваясь:
– Я большой, могу лечь попозже.
– Почему?
– Вот вырастешь такая, как я, тоже будешь ложиться позже.
Маринка вдруг подумала, что ни разу не видела, как отец и мама ложатся спать. Они укладывали ее, она быстро засыпала, а когда просыпалась утром, они уже ходили по комнате, точно и не ложились.
– Хорошо, – сказала Маринка, – лягу.
Но отец, кажется, не слышал ее. Он все смотрел в свое окно, как будто там было что-то интересное. А там не было ничего, кроме ветра, темных сопок и туч. Иногда вспыхивал прожектор, и на вершинах сопок был виден снег, потом полоса света исчезала, и за окном становилось еще темней и неуютней.
– Папа, чего ты все смотришь туда?
После того как мама слегла в больницу и ее увезли лечить на юг, отец был какой-то странный: редко смеялся и ходил по паркетному полу, точно по скользкому льду.
– Просто так, – сказал отец. – Шторм начинается, ветер большую волну разгонит… Ну, дочка, раздевайся.
– А плохо, что волны?
Отец повернул к ней худое лицо, подошел к маминому столику и потеребил на коробочке с духами красный хвостик.
– Почему же плохо? Хорошо.
У отца всегда все было хорошо. И даже этот ветер, с хрустом давящий на стекла, и шторм, и хождение по комнате – это тоже хорошо. Хотя бы раз отец рассказал о чем-то грустном и невеселом, ведь иногда этого так хочется. Даже вот маму увезли, на много месяцев увезли от Маринки, больную, с измученными глазами, увезли на юг, а отец и не пожалел ее при Маринке, не сказал, что без мамы им так плохо…
Эти мысли пришли ей в голову, когда она уже засыпала. Ей приснилось, как они с отцом однажды лазили на крутую Маячную сопку и как мама ругала его за то, что он мог там простудить Маринку. Потом с сопки покатились камни, рассыпаясь и превращаясь на лету в зайцев и волков, и те разбегались в стороны. Затем с воды поднялась чайка, крикнула, внезапно стала реактивным самолетом, и он с раскаленным свистом пронесся над их домом. А потом ее отец, высокий и строгий, стоя на подводной лодке, махнул рукой, и лодка начала медленно погружаться в море. Вот уже он по грудь стоит в воде, по плечи, вот уже одна голова в фуражке с золотым крабом видна Маринке. А потом исчезла и она, все смешалось, исчезло, утонуло…
Проснулась Маринка внезапно от легкого, чуть слышного скрипа паркета.
Было совсем темно, окон не видно, и в этой темноте кто-то все ходил и ходил.
– Па!.. – слабо позвала Маринка.
Шаги раздались ближе, и вот уже над самым ее лицом склонился кто-то большой и темный, и мягко прозвучал голос отца:
– Что ты, Маринка?… Надо спать… Спи.
– Хорошо, – сказала она, – буду спать, только ты не ходи в темноте.
– Не буду.
