— Меня??
— Да, с такого рода заданием вы, мне кажется, должны справиться превосходно. Вы же, писатели, разбираетесь в человеческой природе лучше нас, смертных. Поживете пару недель в Тононе, перемените обстановку. Городок, говорят, красивый — в мирное время это был модный курорт. Сможете принимать грязевые ванны…
— А что я буду делать с этой женщиной, когда привезу ее в Тонон?
— Это уж вы сами решите. Впрочем, я тут набросал кой-какой план. Может, он вам пригодится. Я его вам сейчас прочту, хорошо?
Эшенден внимательно слушал. План Р. был прост и ясен, и Эшенден испытал невольное восхищение человеком, который так блестяще все предусмотрел.
Закончив чтение, Р. предложил Эшендену вместе пообедать и попросил, чтобы тот отвел его в какой- нибудь ресторан пороскошнее, где собирается парижский свет. Забавно было наблюдать, как Р., такой проницательный, сдержанный, самоуверенный у себя в кабинете, вдруг потерялся и в ресторан входил как- то робко. Держался он с какой-то нарочитой непринужденностью и говорил громче обыкновенного — вероятно, чтобы показать, что он чувствует себя здесь как дома. По тому, как он держался, видно было, что до войны, неожиданно вознесшей его на огромную высоту, жизнь он вел скромную и ничем не примечательную. Он был рад оказаться в роскошном ресторане, бок о бок с представителями старинных или громких фамилий и в то же время чувствовал себя в их обществе впервые надевшим цилиндр мальчишкой и пугливо отводил глаза под стальным взглядом метрдотеля. Он смотрел во все стороны, и его желтое лицо светилось от самодовольства, которого он слегка стыдился. Эшенден обратил его внимание на даму в черном с некрасивым лицом, хорошей фигурой и ожерельем из крупного жемчуга на длинной шее.
— Это мадам де Брид. Она любовница великого князя Теодора, быть может, одна из самых влиятельных женщин в Европе и, безусловно, одна из самых умных.
Острый взгляд Р. остановился на мадам де Брид, и он слегка покраснел.
— Вот это жизнь, черт возьми, — проговорил он.
Эшенден с любопытством за ним наблюдал. Жизнь, полная удовольствий, опасна для тех, кто никогда раньше подобной жизнью не жил и не подготовлен к ее многочисленным искушениям. Р., при всем своем уме и цинизме, оказался в плену дешевого великолепия собравшихся здесь людей. Подобно тому как культура дает нам возможность нести вздор с умным видом, привычка к роскошной жизни позволяет с пренебрежением относиться к дорогим нарядам и изысканным кушаньям.
Когда подали кофе, Эшенден, воспользовавшись тем, что Р. совершенно разомлел от экзотических блюд и окружавших его знаменитостей, вернулся к утреннему разговору, который не шел у него из головы.
— Этот индиец, — начал он, — человек, надо думать, замечательный. В своем роде.
— Да, он парень не промах.
— Поневоле восхищаешься человеком, у которого хватило смелости почти в полном одиночестве бросить вызов британскому владычеству в Индии.
— Я бы на вашем месте особенно на его счет не обольщался. Это опасный преступник — и только.
— Сомневаюсь, чтобы такой человек взрывал бомбы, если бы имел в своем распоряжении несколько батарей и полдюжины батальонов. Он пользуется тем оружием, каким располагает, за это его винить нельзя. Ведь в конце концов он преследует отнюдь не своекорыстные цели. Он борется за независимость своей родины, и в этом смысле средства, к которым он прибегает, вполне оправданны.
Но Р. даже не попытался вникнуть в то, что говорил ему Эшенден.
— Все это из области догадок, — резко возразил он. — У вас, писателей, богатое воображение. В такие тонкости мы вдаваться не можем. Наше дело — поймать его и поставить к стенке.
— Согласен. Он объявил войну и должен за это ответить. Я выполню ваши указания, для этого я сюда приехал, однако не вижу никакой беды в том, чтобы отнестись к этому человеку с восхищением и уважением, которых он заслуживает.
Р. вновь предстал холодным и проницательным судьей рода человеческого.
— Знаете, я до сих пор никак не могу решить, кто больше подходит для нашей работы: те, кто делает свое дело со страстью, или же те, кто сохраняет выдержку и работает на холодную голову. Первые преисполнены ненависти к тем, с кем мы боремся, и, когда мы одерживаем победу, они испытывают огромное удовлетворение, как будто повержен их личный враг. Разумеется, такие люди, что называется, горят на работе. Вы же, насколько я понимаю, смотрите на дело иначе, верно? Для вас это шахматная партия, и вы не испытываете ни малейших симпатий ни к белым, ни к черным. Лично мне это непонятно. Правда, бывают случаи, когда такой подход необходим.
Эшенден ничего не ответил. Он подозвал официанта и вместе с Р. пешком вернулся в отель.
Джулия Лаццари
Поезд уходил в восемь. Оставив вещи в своем вагоне, Эшенден вышел пройтись по перрону. Вагон, в котором ехала Джулия Лаццари, он нашел, но танцовщица забилась в угол, и ее лица видно не было.
За Джулией присматривали два детектива, которым передала ее английская полиция в Булони. Один из детективов был связным Эшендена на французском берегу Женевского озера, и когда Эшенден подошел, тот кивнул ему:
— Я спросил, пойдет ли она в вагон-ресторан, но она хочет обедать у себя в купе, поэтому я велел принести корзину с едой сюда. Я правильно поступил?
— Правильно.
— Мы с моим напарником будем ходить в вагон-ресторан по очереди, чтобы она не оставалась одна.
— Очень предусмотрительно с вашей стороны. А я приду, когда поезд тронется. Хочу с ней побеседовать.
— Она не очень-то расположена к беседе, — сказал детектив.
— Ничего удивительного, — откликнулся Эшенден и вернулся в свой вагон.
В купе к Джулии Лаццари он пришел, когда та уже заканчивала обедать. Одного взгляда на корзинку с едой было достаточно, чтобы заключить: невзгоды последних месяцев на ее аппетите не отразились. При появлении Эшендена детектив, который ее охранял, открыл ему дверь, а сам вышел, оставив их наедине.
Джулия Лаццари окинула его угрюмым взглядом.
— Надеюсь, вам принесли то, что вы хотели, — начал Эшенден, садясь напротив нее.
Джулия слегка кивнула, но ничего не ответила. Эшенден достал портсигар.
— Сигарету?
Она взглянула на него, некоторое время колебалась, а затем, по-прежнему не произнося ни слова, взяла сигарету. Эшенден, чиркнув спичкой, дал ей прикурить и впервые внимательно на нее посмотрел. Он был поражен. Почему-то он ожидал увидеть блондинку — быть может, из-за распространенного заблуждения, будто восточные люди предпочитают блондинок, — однако перед ним сидела брюнетка, жгучая брюнетка. Волосы ее, правда, были забраны под шляпу, зато глаза были черные как уголь. Джулия была немолода, лет, вероятно, тридцати пяти, не меньше, о чем свидетельствовала желтоватая, кое-где покрытая морщинами кожа. Без косметики лицо ее выглядело довольно изможденным. Особой красотой, если не считать совершенно поразительных глаз, она не отличалась, женщиной она была довольно крупной, быть может, подумал Эшенден, слишком крупной для хорошей танцовщицы; возможно, в испанском костюме на сцене она и смотрелась, но здесь, в поезде, в скромном дешевом платье мало походила на красавицу, прельстившую Чандру Лала. Она смерила Эшендена пристальным, оценивающим взглядом, видимо, прикидывая, что он собой представляет, после чего опустила глаза, выпустила через ноздри дым и вновь посмотрела на своего попутчика. Только теперь Эшенден заметил, что ее угрюмый вид был напускным и что
