— Спасибо тебе, Закро. Авось когда-нибудь сквитаемся.
Глава девятая
1
Неугомонным, неукротимым был от века весь горский род Бучукури.
В семнадцатом веке под дождем их стрел спасался бегством в теснине Акушо надменный князь Зураб Эристави. А столетие с лишком спустя под ударами их клинков «давитперули» разлетались на куски в Аспиндзском бою кривые турецкие ятаганы.
С древних пор было приставлено к горлу Тбилиси острие меча ислама, и на кровавом пиру Крцанисской битвы семеро братьев Бучукури пали, пронзенные хорасанской сталью, пали, завещав оставшемуся дома младшему брату отомстить за их кровь, стяжать славу, истребляя неверных.
Багатер вырос и повесил на стене высокой башни двенадцать десниц, отрубленных у сраженных им «басурманов». Двенадцать раз, встретясь один на один с врагом, он решил судьбу боя саблей и только однажды прибегнул к ружью.
Только однажды — и горько пожалел об этом.
Коварен был Гамахела Мисураули: наденет кистинскую чоху, отправится в Митхо, в самое сердце Кистети, и каждого встречного посылает с отсеченной рукой в ту страну, откуда нет возврата. А на обратном пути спрячет чужеземную одежду среди скал Ардосского ущелья и вернется к своим соплеменникам в обычной, хевсурской рубахе с крестами.
И сохнут отрубленные десницы под солнцем, плывущим над зубчатыми скалистыми кряжами.
Однажды, возвращаясь из своего «похода», Гамахела забыл сменить одежду и появился на склоне горы Ликоки как был, в кистинской чохе.
Изумился дерзости захожего кистина Багатер и в ярости схватился за ружье.
Смешался с шумом Арагви грохот кремневки-джазаира, а Гамахела Мисураули уснул навеки в чирдилской земле.
С тех пор стали кровниками два хевсурских рода.
Багатер не был трусом, но решил не подставлять грудь под пулю мстителя и, покинув хевсурские горы, пошел искать убежище в Кахети, в Сабуэ.
Одно время он занимался охотой и оборонял край от разбойничьих лезгинских шаек, а порой и сам переваливал через неприступные кручи Кадори, спускался по Хуфскому ущелью и добирался до самого аула Хитрахо. И тогда дидойцы, чьи табуны паслись на эйлагах, недосчитывались какого-нибудь отборного скакуна…
Однажды Багатер встретил на охоте князя Джорджадзе — и спас его от когтей барса. С этого времени он поселился в джорджадзевских владениях, в Сабуэ.
Благодарный князь выдал за него замуж свою служанку, пожаловал ему однодневную запашку каменистой земли на берегу Инцобы и провозгласил в дарственной грамоте проклятие «всякому сыну человеческому, кто дерзнет оспаривать этот дар у владельца или у его потомков во веки веков».
С тех пор много воды утекло в Инцобе — шли дожди и сменялись снегом.
Завывали ветры — и дремала нива в кротком весеннем тепле.
Кусалась стужа — и в летний зной испекались яйца на солнцепеке…
И вот однажды внук князя Джорджадзе потребовал у внука Багатера, Хирчлы, чтобы тот либо продал ему, либо обменял на трех меринов своего солового жеребца. А получив твердый отказ: «Добрый конь не для обмена и не на продажу», послал к нему управителя за арендной платой.
Дедовской кремневкой, нацеленной из-за каменной ограды, встретил посланца Хирчла — и моурав, подъехавший легкой рысью, ускакал восвояси галопом.
Джорджадзе рассвирепел. Выбрав время, когда Хирчлы не было дома, он ворвался во дворец к хевсуру, изнасиловал его жену и увел солового жеребца.
Женщина не вынесла позора и утопилась в Инцобе.
Долго копил горечь в душе Хирчла, но однажды ночью она излилась кровавым потоком. Хевсур зарезал князя на террасе его собственного дворца, похитил своего коня и поджег конюшню и хозяйственные строения. А потом подхватил своего маленького сына Годердзи, посадил его перед собой на седло и исчез — больше его в Сабуэ не видали.
Веял ветерок, волновалась нива. Словно жалуясь на судьбу, бормотала что-то про себя Алазани и одевались белизной голубые вершины Кавкасиони…
Годердзи спустился в Кахети из Гомецарского ущелья взрослым, возмужалым. Он купил землю у князей Вахвахишвили, взял в жены девушку из дома Шамрелашвили — и поселился в Чалиспири. А чтобы сбить со следа Джорджадзе, переменил фамилию — и в роду Шамрелашвили стало одним мужчиной больше.
Три года ходил Годердзи темнее тучи — и только тогда разошлись складки на его лбу, когда жена родила ему черноволосого мальчика.
Годердзи разрядил в воздух отцовское ружье и на второй же день, несмотря на все уговоры повитухи и слезы жены, сел со своим тепло укутанным первенцем на вороного коня, выигранного на скачках у тушин, и домчался вместе с ним до самой Тахтигоры, чтобы дитя сызмалу привыкало к седлу.
Веяли ветры, переливалась шелковая нива…
Порода сказалась — мальчик в самом деле вырос отличным наездником.
Разразилась мировая война, и молодежь забрали в войска. Из дома Годердзи увели только коня, но Тедо не захотел расстаться с любимым своим гнедым и пошел на войну добровольно.
Три года гонял своего текинца по карским и ардаганским землям Тедо, а когда турецкий солдат убил под ним его гнедого жеребца, он разрубил аскера от плеча к плечу и поклялся не возвращаться домой без бодрого скакуна.
Когда русско-турецкий фронт развалился, Тедо подвесил к поясу несколько гранат, опоясался в три обхвата патронташами, подстерег на дороге у Кара-Кургана турецкого офицера и, отправив турка к праотцам вместе со всеми его приспешниками, увел из Сарыкамыша в Грузию двух великолепных коней.
В Тбилиси меньшевики отобрали у него обоих. Однако он не сдался: улучив минуту, вывел из стойла лучшего из двух, двумя выстрелами сбросил с седла посланного за ним в погоню гвардейца и затерялся в ночной темноте.
Вернувшись в Чалиспири, Тедо нашел свой дом заброшенным и обезлюдевшим. Двор и огород заросли жесткой, высокой травой, в винограднике неподрезанные лозы стлались по земле между поваленными кольями. В колючей изгороди зияли проломы, на крыше дома не хватало черепиц, сквозь отверстия виднелись почерневшие от солнца и дождя стропила. Ржавый замок болтался на закрытых дверях.
От соседей Тедо узнал, что мать его умерла от воспаления легких, а отца за связь с «бунтовщиками» однажды ночью увел какой-то представитель власти. Позднее этого человека нашли на берегу Лопоты — обезоруженным и с рассеченной головой.
С того дня след Годердзи затерялся и обнаружился вновь, лишь когда одиннадцатая армия перешла в студеный февральский день через Метехский мост и вступила в Тбилиси.
Шли годы. Во дворе у Годердзи, радуя взор хозяина, всегда щипал траву породистый жеребец.
Конь этот однажды попался на глаза начальнику Чрезвычайной комиссии уезда, и тот через посланного попросил Тедо уступить ему жеребца.
Тедо сразу стал мрачнее ночи и глухо пробормотал:
— Убью!..
