Огорожено было с запасом, Артюшина могила и место под еще одну – Зинка озаботилась.
Ну хоть так, думала я, ты будешь всегда лежать рядом с ним. На это место точно никто, кроме тебя, не претендует.
Мне не было стыдно за свои мысли, я думала без зла, мне было жаль ее, Зину, Зину-корзину, бедную любящую девочку. Много ли она видела радости, пока он был жив?
Она всегда хотела быть рядом с ним, хотела, чтобы он ее любил, а он – любил другую, спал с другими, но, выходит, любовь побеждает все, именно она, Зина, стала главной женщиной его жизни – родила ему ребенка и будет лежать рядом с ним, когда смерть соединит их. Ничего, Зина умеет ждать как никто.
Но пока я здесь побуду.
Я перешагнула оградку и села на землю рядом с могилой.
Зачем я сюда приехала?
Затем, чтобы падать на могильный холмик, царапать сыру землю, плакать, выть – миленький мой, соколик ты мой, на кого ж ты меня покинул жить одну?.. – и дальше по тексту.
Но слез не было. Я сидела, сложив ноги кренделем, гладила влажную могильную землю, чуть подсушенную поверху солнцем, и бессмысленно, снова и снова, перечитывала табличку на кресте:
Артем
Мехлевский
21.04.1971 – 17.05.2008
Он умер три месяца назад. В середине мая. Тогда я плакала.
Мне позвонил братец мой, Митенька, и сказал:
– Артем умер.
– Какой Артем? – спросила я. В этот момент я ругалась со своим мужчиной. Обидно, но именно этот эпизод нашей совместной истории я теперь буду помнить всегда: я сижу в кресле, сложив ноги кренделем, с ноутбуком и сигаретой, а он стоит у двери. Мы переругиваемся – вяло, холодно и безжалостно, как могут только смертельно уставшие друг от друга люди.
– Наш Артем. Мехлевский, – сказал братец.
– Ты спятил? Ты что?!! Артем?!! Не может быть! Как?! Когда?!! Что случилось?!! – Я сразу заплакала. Нет, не то чтобы я заплакала как полагается, просто слезы покатились по лицу, крупные, как горох, стекали по подбородку, капали на сигарету, а я-то была в ярости, я не хотела верить, нет, ни за что.
– Ну, я пошел, – сказал мой мужчина и сразу смылся. Нет, он не был бессердечным ублюдком. Во- первых, он не знал, что со мной делать в таких случаях – за те пять лет, что мы провели вместе, я плакала едва ли трижды и каждый раз прогоняла его от себя, так что, извините, у человека сработал рефлекс. Ну а во-вторых, мы надоели друг другу. Устали. Измучились. Наши дорожки то сходились, то расходились, и похоже, между нами не осталось ничего, кроме глухого раздражения. А утешать женщину, которая раздражает, стал бы только ангел.
Митя еще что-то говорил, но мне вдруг стало дурно, как институтке, нет, скорее, как панку, я бросила трубку и ринулась в сортир.
Меня долго рвало, я никак не могла отдышаться, потом умывалась, потом снова плакала. Потом выкурила три сигареты и перезвонила Мите.
Артем был болен, страшно болен. И долго – девять месяцев понадобилось смерти, чтобы одолеть его, девять месяцев, столько, сколько обычно требуется любви, чтобы прорасти в жизнь.
Никто не знал, кроме двух человек – Майки и Фимы, Фимы Лозинского, да благословит господь его рыжую голову.
Год назад Артюша свалился со строительных лесов на объекте, переломался, конечно, здорово, и Фима, будучи его непосредственным начальником, поехал с ним на «скорой». По дороге позвонил Майке – она тоже была тогда в Киеве.
Почему Майке, а не Зине? Да потому, что Артем попросил. Чтобы не пугать жену, которая кормила младенца. Чтобы не волновалась. Чтобы не перегорело молоко. Или просто потому, что Майка была тогда в Киеве.
Фима с Майкой бледнели и трусили, Артем шутил, хирург шутил – ничего, дело молодое, жить будет.
А потом тот же хирург сказал – нет, извините. Не будет жить. Рак.
– Когда похороны? – спросила я у брата.
– Завтра утром. Гло, ты не успеешь…
Но я уже бросила трубку, заметалась по дому неуклюжей цаплей, сбивая стопки книг, опрокидывая стулья, швыряла вещи в сумку и опомнилась только у входной двери.
Кошка запрыгнула на шкаф и орала на меня оттуда пакостным, скрипучим голосом, прижав уши и вздыбив шерсть на хвосте. Испугалась.
Да, теперь у меня была кошка. Тарасик погиб два года назад – влетел под колеса.
– Стоп, – сказала я себе, бросила сумку и села на пол, – стоп. Куда ты спешишь? Теперь-то, сука, куда тебе спешить?
Я набрала Майкин номер. Она сразу заговорила в трубку, быстро, устало, без тени слез, чуть раздраженно:
– Гло, не приезжай. Гло, слышишь меня? Пожалуйста, не приезжай. Тут такой дурдом… Родители не знали, представляешь? Мама в шоке. Неожиданно умер сын. Только сегодня приехали, я не знаю, что с ними делать, они просто в шоке… А еще эти его… Я не знаю, что будет на похоронах… Эти его девки, ни стыда ни совести… Тут очередь уже выстроилась из тех, кто будет в слезах кидаться на гроб… А у него жена… И ребенок… Совести нет совсем… Я не знаю, что со всем этим делать…
– Скажи им – не при матери. Скажи – мать не знала, надо уважать ее горе.
– Думаешь, поможет?
– Нет. Но надо попробовать.
– Точно, не поможет… Каждая хочет главную женскую роль в этом спектакле… Как бы не передрались… И Зинка еще, ты ее знаешь… Ей и так плохо, а тут еще… Гло, будет фарс, будет очень стыдно, не приезжай, пожалуйста… Они все у меня на руках, и я уже не знаю, что делать…
Я сидела на полу, гладила кошку, вытирала слезы – нет, не то чтобы плакала, слезы были отдельно от общего течения мысли. Словно дождь за окном.
Почему он мне не сказал, думала я, почему?
Но я знала почему. Кто из близких мне людей был осведомлен о моих болезнях и горестях? Друзья? Вот еще. Мама? Боже упаси! Зачем бы я стала ее волновать? Чтобы что?
Сообщать кому-то, что ты болен, что тебе плохо – чтобы человек огорчался, дергался, беспокоился, не зная, как помочь? Глупо.
Но почему, почему он мне не сказал?.. Я бы приехала. Я бы постаралась помочь. Дергалась. Огорчалась. Переживала. Черт возьми, я любила его.
Меня утешало только одно – он был не один. Майка. Фима. Они были с ним, не дали ему умереть в одиночестве. Хорошо, что наш любимый фокус – скрыть всё от всех – удается далеко не всегда.
Были обследования и уточнение диагноза – нет, нет, надежды нет, – и счета из больницы.
Фима, благослови господь его доброе сердце, весьма состоятельный человек, продал все, что у него было, и подбирался уже к продаже собственной квартиры, лишь бы Артем жил.
Кроме этих двоих – Фимы и Майки, – никто не знал. Даже Зина.
Сперва, пока Артем был в гипсовом доспехе, ей врали, как маленькой, что он уехал в командировку, и Фима каждый месяц передавал ей «деньги от мужа».
Потом ей все же сказали, что Артем болен. Правда, забыли уточнить, что смертельно.
Артем, несмотря на Зинкины протесты, перевез ее с ребенком обратно в Харьков. «Пусть будет к вам поближе, – сказал он Майке, – чтоб не одна».
Зина же думала, что это сам Артем хочет быть поближе к Майке, приходила в отчаяние, теряла терпение, скандалила с ним.
Артему же было не до скандалов. Трое заговорщиков решали, как быть.
Майка говорила – надо сказать Кириллу, мы продадим квартиру, нет, Артюша, не всю, переедем в
