– Говорите, говорите! Я знаю, русские – храбрый народ, – кивнула головой Барк.
– Неужели… лучше вас? – выпалил я и тоже коснулся руки мистрис Барк.
– О-о лучше, несравненно лучше и, уж если это говорит женщина, то, конечно, это так, – сказала она, еле заметным движением отодвигая мою руку. – Я познакомлю вас с нею. Хотите?
– Буду признателен.
– А теперь перейдемте в гостиную, – поднимаясь, сказала она. – Так как я – ваш неоплатный должник, то хотела бы чем-нибудь отблагодарить и за тигра и за чудесно вернувшуюся ко мне книжку.
Она подошла к книжному шкафу, открыла его, быстро перебрав книги, достала оттуда хорошо изданную желто-зеленого цвета книжку и, подойдя к столу, сказала:
– Как вы уже знаете, я журналистка, и это один из моих восточных опусов, кое-что об Индии и Ираке… Читать его не обязательно, но посмотреть иногда на портрет автора можно…
Она раскрыла книгу и, написав что-то под своим портретом, сказала:
– Возьмите, но прочтите написанное дома, а теперь – в гостиную.
Я хотел было откланяться, но госпожа Барк удержала меня.
– Чашку чая, – сказала она.
Зося вкатила маленький столик на резиновых роликах. Кекс, сандвичи, бисквит, персидские гязи и душистый лайджанский чай в цветном фарфоровом чайнике были на нем.
– Чай заварен по-русски. Я знаю, вы, русские, не любите пить сваренный по-английски ти[8]. Прошу вас, эти сандвичи, как и самый чай, произведение искусства Зоси, – передавая мне чашечку с густым, крепко заваренным чаем, сказала госпожа Барк.
Я взял чашечку, отпил глоток, вспоминая «лекарство доктора Красновой».
– Я тоже люблю русский чай, – прихлебывая маленькими глоточками, сказала хозяйка.
– Скажите, кто по национальности ваша Зося? Она, конечно, не англичанка? – спросил я, делая второй глоток.
Госпожа Барк улыбнулась.
– О-о, моя Зося тоже из числа тех женщин, которые нравятся мужчинам!.. Мне очень не везет, мой дорогой полковник, самой судьбой я обречена на то, чтоб быть окруженной прелестными женщинами, будь это моя подруга, знакомая или горничная, и теряться в их блестящей толпе.
– Прекрасный бриллиант нуждается в хорошей оправе… От этого он выглядит еще ярче, – сказал я, делая снова глоток.
– О-о, вы так думаете!.. Мне это приятно слышать, хоть я и понимаю, что вы – джентльмен, сказавший даме комплимент. Итак, когда же я представлю вас госпоже Генриэтте Янковецкой, прекрасной даме и владелице этой записной книжки?
– Прошу меня извинить, но могу быть к вашим услугам только в пятницу на той неделе, – сказал я, внутренне восхищаясь тем, как она, не ответив на мой вопрос о Зосе, так непринужденно и ловко вела беседу со мной.
– На той неделе, – раскрывая лежавший на столе перекидной календарь, как бы про себя, повторила госпожа Барк, – а-а… очень хорошо… в пятницу в двенадцать часов дня я должна быть на приеме у местного мага и кудесника Го Жу-цина. Вы слышали о нем? – внезапно поднимая на меня глаза, спросила она.
– Как вы сказали – Го… – силясь повторить имя мага, сказал я.
– Го Жу-цина… Это фокусник и чародей. Очень интересная личность, многое из того, что предсказывает он, сбывается. Конечно, все это случайно, но все-таки им интересно заняться… Так вот, приезжайте ко мне, милый полковник, ровно в одиннадцать часов. У меня уже будет мисс Генриэтта, и мы после ленча втроем поедем к этому знаменитому магу. Хорошо?
Я поклонился и, сопровождаемый ею, пошел к выходу.
В передней показалась взволнованная Зося. Она что-то быстро шепнула хозяйке. Госпожа Барк улыбнулась и, взяв меня под локоть, сказала просто:
– Мой дорогой сэр, я вас прошу подождать одну-другую минуту, пока слуги уберут воду, разлитую на лестнице… или… – она на секунду задумалась и затем самым сердечным тоном продолжала: – Или даже будет лучше, если Зося проводит вас по внутреннему ходу… Эти иранские слуги так медлительны и нерасторопны, что могут надолго задержать вас. Ведь мы же друзья, не правда ли? – и решительно добавила: – Зося, проводите господина полковника через запасной ход.
Я снова поклонился и пошел по коридору за спешившей, все еще взволнованной Зосей. Проходя по коридору к круто спускавшейся винтовой лестнице, я глянул в оконце и чуть не вскрикнул от изумления. Через двор шел тот самый маленький человек, который, посетив меня в городе Н., на Западном фронте, жаловался на осаждавшие его привидения. Но теперь он держался уверенно, спокойно, солидно и одет был не в жалкую поношенную пару, а военный костюм с нашивками полковника какого-то государства. Форма его была слегка похожа на американскую, но поперечный погон оранжевого цвета и высокая тулья фуражки были мне незнакомы.
Зося раза два вполоборота оглядывалась на меня, но, видя мое ровное, безмятежное лицо, успокоилась. Спускаясь по винтовой лестнице во двор, я полусмеясь сказал:
– Зося, мне, право, не хочется уходить отсюда.
– От госпожи Барк? – лукаво спросила она.
– Нет… от Зоси, – продолжал я.
Она искоса глянула на меня, улыбнулась и молча покачала головой.
– Зося, я через неделю снова буду у госпожи Барк… Подумайте и скажите, могли бы мы с вами пойти в кино, в кабаре или просто погулять и покататься.
Она снова покачала головой и тихо сказала:
– Зачем это?.. Не надо… – но ее смеющиеся глаза снова, будто случайно глянули искоса и, встретив мой взгляд, загорелись шаловливым огоньком.
Она проводила меня через весь двор. У ворот я взял ее руку и крепко пожал.
– У нас не принято, сэр, пожимать руку прислуге, – сказала она, пытаясь отдернуть ладонь.
– У кого «у нас»? – спросил я.
– У англичан и американцев, сэр.
– А у нас, у русских, у славян, принято, а так как мы с вами не американцы, то, значит, нас это не касается… До свидания, Зося.
Девушка вдруг как-то съежилась, испуганно осмотрелась по сторонам и неожиданно быстро, почти бегом, направилась к дому.
Я вышел на улицу. У подъезда стоял новенький военный автомобиль со странным оранжево-синим флажком на радиаторе. Шофер, посасывая трубку, читал газету и не заметил, как я, медленно проходя мимо, внимательно оглядел машину, привезшую маленького человека к журналистке Эвелине Барк.
Быстрота, с которой рабочие переделали кабинет, поразила меня. Прошло не более трех – трех с половиною часов, а работа уже была закончена. Стены комнаты обтянуты цветным шелком, все ковры и гобелены, плинтусы, карниз и подоконники сняты и заменены. Камины прочищены, решетки надраены до режущего глаза блеска, зеркала сменены новыми, мебель унесена, а на ее место поставлены золоченые, стиля ампир, стол, кушетка, диван, козетки и еще какие-то мудреные штуки, на которые опасно было сесть, так хрупки и воздушны они были на вид.
В моем кабинете, на месте прежнего рабочего столика, высился большой, министерского типа, письменный стол со множеством ящичков, с десятком отделений, с разнообразными украшениями, с вырезанными на толстенных ножках психеями и амурами. Одна ножка изображала Вакха, сидящего на раздувшемся бурдюке с вином, другая – Геркулеса, сражающегося с лернейской гидрой, третья – пьяного католического монаха XIII – XIV веков, как бы соскочившего со страниц «Декамерона». Аббат пил вино из огромной чаши, а большой, круглый его живот, прикрытый сутаной, незаметно переходил в толстое и прочное подножие стола. Четвертая ножка была столь фривольного и веселого характера, что даже сами рабочие, видимо, устыдившись явной откровенности вакхической группы, повернули ее к стене, плотно прижав обнаженную вакханку и догнавшего ее сатира к пышному шелку занавесей. Все стало пышно и…
