«королевских молодчиков», обучавшихся в фашистских школах какому-то «новогерманскому праву». Список был невелик. Шестьдесят девять человек значилось в нем, но очень могло быть, что именно тут и находился кто-либо из верных помощников С-41 и С-50.
В дверь постучали. Я прикрыл список книгой и сказал:
— Войдите.
В комнату вошел американский гость. Он приветливо улыбнулся мне, кивнув головой Нассу.
— Это помощник бургомистра нашего города, познакомьтесь. Социалист, просидевший в тюрьмах при Гитлере около пяти лет, — представил я Насса.
— А, опора, актив, как говорите вы, русские. Что ж, это нужные люди. На них лучше всего опираться в этой стране, — по-русски ответил Першинг.
Насс поднялся и вежливо поклонился корреспонденту. Першинг тряхнул его руку и по-немецки заговорил с ним.
— Вы знаете и немецкий? — спросил я.
— О-о! Я знаю и португальский, и даже баскский язык. Ведь мы, газетчики, передовой народ, и чем больше мы знаем, тем дороже нас ценят наши издатели, — отсмеялся Першинг и, открывая портсигар, протянул его Нассу.
— Благодарю вас, сэр, я не курю, — сказал Насс.
— А я курю с девятилетнего возраста, — закуривая свою сигару, сказал Першинг. — Какого только зелья не перепробовал за свою бродячую жизнь! И опиум, и гашиш, и табаки — от виргинского до черного крутого африканского «потами». Жевал и бетель, пил пряный сок негритянского «тура-кива» — и здоров, как бык. А вы, господин помощник бургомистра, местный житель или только приехали сюда? — неожиданно, без всякой связи с ранее сказанным спросил американец.
— Я до войны довольно долго жил в Шагарте, — ответил Насс.
— Любопытно. Значит, вы позволите мне, скажем, вечером или завтра порасспросить вас о городке? Он очень любопытен, такой, я бы сказал, игрушечный, тихий, как бы забытый и людьми и богом городишко. В таком хорошо отдохнуть хотя бы неделю-другую после всех треволнений войны, не правда ли? — обращаясь ко мне, закончил Першинг.
— Да, конечно. Здесь тихо, фронт далеко, самолеты противника здесь не появляются. Главные коммуникации в стороне.
— И правильно, кому нужен этот заброшенный городок! Разве только нам, корреспондентам, отдохнуть денек-другой, помыться, отоспаться и написать здесь хорошую, обстоятельную корреспонденцию. Ба-а! — вдруг щелкнув себя по лбу, расхохотался Першинг. — А ведь это идея! Честное слово, это гениальная мысль!.. Вместо того чтобы писать друг на друга похожие, стереотипные батальные очерки о том, как наши союзники, храбрые русские солдаты, без удержу гонят фашистские орды, взять да и написать на контрастах фронта и тыла одну-две статьи о тихом городке, чудом уцелевшем от войны и в течение недели ставшем под строгим, но справедливым контролем русских образцом будущей, истинно демократической Германии.
Насс пожал плечами и вежливо улыбнулся.
— До этого еще, господин…
— Першинг, — подсказал американец.
— …господин Першинг, еще очень и очень далеко.
— Ничего. Мы и наши друзья русские поможем вам стать настоящими людьми, — успокоил его корреспондент, — Так как? Одобряете мою мысль, не прогоните, если я через неделю-другую после фронта вернусь к вам сюда на денек, чтобы написать такую статью?
— Пожалуйста, будем рады, а господин Насс поможет вам познакомиться со всеми достопримечательностями города.
Насс молча поклонился.
— Может быть, вы задержитесь и теперь начнете писать эти статьи? — спросил я.
Американец задумался.
— Нет, сейчас не могу. Я не хочу отрываться от моих друзей корреспондентов. Мы вместе посетим передовые части ваших храбрых войск, я сделаю одну-две заметки, а уж затем обязательно вернусь к вам.
— Олл райт! — улыбаясь, ответил я.
Першинг встал.
— А теперь я пойду, прогуляюсь по городу, погляжу на людей, наберусь впечатлений.
— Может быть, дать вам провожатого? — предложил я.
— Нет, спасибо. С моим знанием немецкого языка этого не нужно, а затем — я люблю бродить один. Никто не мешает сосредоточиться, да и население относится иначе. И говорит правдивей, и держится проще, когда тебя не сопровождает официальное лицо.
Американец ушел, и мы снова принялись за списки. Когда все иностранцы были занесены в отдельные графы и их характеристики, связи, знакомства с местными жителями были уточнены, я спросил Насса:
— Что делала фрау Вебер в дни гитлеровского режима для подполья?
— Немало. Она была надежным звеном для связи между заключенными и их семьями и находившимися в подполье борцами против нацистов. Кроме того, она, как химик и художница, не раз была использована нами для разных секретных работ, начиная от писания листовок вплоть до тайного слушания по радио русских военных сводок.
— Очень рад, что ваши слова рассеивают мои последние сомнения.
— А вы в ней сомневались, господин комендант?
— Вы же сами сказали мне вначале, что рекомендовать ее можете, а ручаться за нее воздерживаетесь, хотя вы и лучше знаете ее, чем я. Кстати, вот посмотрите эту штуку, — я протянул ему карманный фонарик, найденный на С-41. — Говорит ли вам что-нибудь это?
Насс внимательно осмотрел фонарик и тотчас же обратил внимание на марку фирмы, выгравированную на передней никелевой пластинке, а затем показал мне на синее стекло лампочки.
— Так и есть! Это кварцевая лампа.
— Скажите, а откуда могла знать об этом фрау Вебер? Она даже сослалась на вас, что-вам также знакомы подобные фонарики.
— Весьма естественно. Мы пользовались этими фонариками для чтения посланий заключенных, писавших люминесцентными составами на всевозможных вещах, возвращаемых ими близким. Эти составы мы им передавали. Так продолжалось до тех пор, пока гестапо не разгадало трюка. А фонарик был у госпожи Вебер, которая и читала письма. Надо добавить, что именно она первая подала идею этой корреспонденции.
— Теперь все понятно. Спасибо за разъяснение, товарищ Насс, — сказал я, крепко пожимая ему руку.
Я впервые за всю нашу совместную работу назвал его товарищем. Немец поднялся, взглянул мне в глаза прямым, честным взглядом и, сжав кулак, поднял его над головой.
— Рот фронт, товарищ подполковник! — взволнованно сказал он, и лицо его осветилось теплой и ласковой улыбкой.
Насс ушел. Я вышел вслед за ним на улицу.
На углу Виенштрассе ко мне подошел Глебов, вынырнувший из какого-то переулка.
— А где же ваши корреспонденты, старшина? — спросил я.
— А они, товарищ гвардии подполковник, поехали осматривать здешнюю тюрьму, их Эльфрида Яновна туда повезла. Она хочет показать им камеры, в которых сидели при Гитлере немецкие коммунисты.
— А вы почему не поехали?
— Да я это видел уже. Каменные норы, без света, повернуться нельзя, прямо как в гробу, и вдобавок аршина на четыре под землей. Вот бы в такую дыру самого Гитлера загнать… Весь их фашизм надо в мешок загнать, да и покончить со всеми разом, чтобы он, проклятый, никогда и нигде не возродился, — продолжал Глебов. — А то ведь, поди, тихие они тут все, смирненькие. Американец сегодня верно мне сказал. «Вы им не верьте. Они только для виду, — говорит, — смирились. А наверно, есть и такие, что притаились где- нибудь по норам да гадят, шпионы разные или диверсанты. Вы, — спрашивает, — ничего об этом не
