— А ведь эльф был прав, — сказал он. — Эти заколдованные раны полумерами не залечишь. Пытался он лечить тебя целиком?
— Он сказал, что его сил и знаний не хватит на это. У него были друзья, которые смогли бы попытаться, но…
— Понятно. Паксенаррион, учти: лечение будет трудным и долгим. Мне надо вывести из твоих ран весь колдовской яд. Если сможешь потерпеть боль еще немного, то твое тело наберется сил для истинного лечения. Потерпишь?
Пакс не без труда улыбнулась.
— После стольких-то месяцев — почему ж не потерпеть? Какое-то подобие улыбки появилось и на лице колдуна.
— Вот и хорошо. А теперь давай дальше. Перейдем к тому, из-за чего ты была готова расстаться с жизнью. Что еще с тобой сделали?
— Что, рассказывать прямо сейчас? Обязательно?
— Я думаю, время пришло. Это лечение потребует огромных сил от нас обоих. Мне нужно знать все о тебе, все, что с тобой не так, какие резервы остались в твоей душе и в твоем теле. Мы не должны упускать ничего.
Тут киакдан встал и как ни в чем не бывало начал убирать со стола. Пакс по-прежнему сидела неподвижно и молча следила за ним. Сметя со стола крошки и высыпав их на подоконник подлетевшим птицам, киакдан обернулся к ней и сказал:
— Может быть, тебе будет легче поговорить вне стен дома? Давай прогуляемся по лесу.
Целый час они. шли по роще молча, и лишь затем Пакс заговорила. Она повела рассказ с самого начала, со своих первых дней в Фин-Пенире. Когда они вернулись к жилищу колдуна, солнце стояло уже высоко. Но именно сейчас, в яркий теплый полдень, стало особенно заметно, каким холодным сумрачным местом была поляна, примыкавшая к дому. Пакс невольно сбилась, потеряла нить рассказа, а затем и вовсе замолчала. Киакдан не торопил ее. Лишь журчание родника нарушало тишину на поляне, до тех пор пока Пакс, собравшись с мыслями, не продолжила свой рассказ:
— Я не могла ничего, не могла даже произнести имени Геда, не могла обратиться к нему с мольбой о помощи. Это я запомнила. Сначала я пыталась… точно-точно, я помню, как пыталась молиться, а затем… мне было не произнести, не вспомнить его имени. И мне приходилось сражаться. Стоило мне очнуться, как они окружали меня со всех сторон, и я должна была вступать в бой.
Пакс рассказала все, что помнила: о поединках на арене, об ужасном гигантском пауке, пожиравшем побежденных ею противников.
— А потом… потом я ничего не помню. Те, кто пришел за мной и спас меня, рассказали, что на мне были заколдованные доспехи, а шею сжимал обруч — символ поклонения Ачрии.
— Кто разыскал тебя?
— Другие члены нашего отряда: Амберрион, Феллис и остальные. Всех я и не помню. Я помню только, как очнулась и обнаружила, что иду вместе с остальными по тропе в каком-то каньоне к крепости Луапа. Эта огромная крепость спрятана глубоко в горах и наполовину вырыта в пещерах.
Перед мысленным взором Пакс снова предстал каменный мост между передовым фортом и главной стеной крепости. Она продолжала рассказ о том, что было с ней уже после возвращения в Фин-Пенир: о том, как Верховный Маршал сказала ей, что злое колдовство киакномов слишком глубоко впиталось в ее душу; и ей ничего не оставалось делать, как согласиться с этим. В какой-то момент Пакс заметила, что ее всю трясет. Тут же и колдун прервал ее рассказ, сказав:
— Пойдем-ка в дом. Пора ужинать, уже поздно. Солнце действительно уже опустилось за верхушки деревьев. Пакс очень боялась оставаться одна, но еще больше боялась признаться в этом. К ее удивлению, киакдан не стал уходить, а лишь принес хлеб и сыр. Поели они молча. Колдун, казалось, думал о чем-то своем. После ужина он в первый раз за все эти дни зажег огонь в очаге и сел поближе к пламени.
— Продолжай, — сказал он, — только не торопись. Что по этому поводу сказала тебе Верховный Маршал, почему она решила, что Гед не стал защищать тебя?
— Почему — она не объяснила, — ответила Пакс на первый вопрос. — Я так думаю, она решила, что я слишком недавно стала последовательницей Геда и была чересчур уязвима как кандидат в его паладины. Говорят, что души таких, как я, слишком открыты злу. По ее словам, эти бесконечные тренировки и бесчисленные поединки открыли злу путь к моему разуму. Избавиться от него было возможно, но… — Пакс замолчала, посмотрела на огонь и, не отводя взгляда от языков пламени, продолжала:
— Она сказала, что зло проникло слишком близко к тому… к тому, что делает меня солдатом, и уничтожить это зло было бы равносильно тому, чтобы уничтожить самое важное, что есть во мне.
— И что же это такое, по ее мнению?
— Моя смелость, — одними губами едва слышно произнесла Пакс. И даже сквозь шепот можно было расслышать, каких усилий стоило ей выговорить это слово.
Киакдан что-то пробурчал себе под нос, а затем молча подтащил несколько поленьев к очагу и подбросил их в огонь. Сноп искр взметнулся к дымоходу. Вновь усевшись поудобнее, колдун заметил:
— А теперь, значит, боец из тебя никудышный. И как ты думаешь, почему так получилось?
— Я знаю это наверняка, — сказала Пакс, опустив взгляд себе под ноги.
— И почему же? Не потому ли, что ты узнала, что такое страх? Разве раньше ты ничего не боялась? Мне показалось, когда мы впервые встретились, ты испугалась меня. А разве ты не испугалась заклинаний волшебника Зинтиса? Ты же сама рассказывала мне об этом.
— Раньше я умела противостоять своему страху, справляться с ним, и я всегда могла сражаться. Честно говоря, страшно мне бывало не слишком-то часто.
— А теперь, получается, ты не можешь побороть страх, — бесстрастным голосом, не одобряя и не осуждая ее, заметил киакдан.
