кривляться, будешь сразу наказана.
Но это же не кривляние, это общение. Неужели он этого не знает?
— Нас не интересует то, что ты можешь сказать. Потом, если будешь себя хорошо вести, мы разрешим тебе разговаривать одними губами с другими женщинами, и то только на женской половине. Но не теперь. И никогда ты не будешь разговаривать с мужчинами. А теперь мне нужно тебя осмотреть. Делай то, что я скажу.
Это был полный медицинский осмотр, но делал он все достаточно аккуратно. Очень похоже на то, как ее осматривали врачи в клиниках отца. Результаты осмотра он наговаривал вслух на магнитофон. Брюн узнала, что теперь ее называют «пленницей номер четыре, не девственницей, потаскушкой, генномодифицированной и способной к воспроизводству». На секунду она обрадовалась, что он допустил ошибку, но он продемонстрировал ей контрацептивный имплантант, и Брюн поняла, что его попросту удалили. Она даже чувствовала, как болит от надреза левая нога, видимо, до этого она не ощущала боли из-за всех лекарств, которыми ее пичкали. Значит, она может забеременеть, особенно если им известны препараты, повышающие репродуктивные функции организма. Скорее всего известны.
Когда осмотр был закончен, он позвал остальных. Ее отнесли в другую каюту, большую по размерам, но почти совершенно пустую. Ни одного предмета, который можно использовать как оружие. Руку закрепили в наручнике у края кровати, на этот раз только одну. Рядом с кроватью оставили тюбик питательного геля и канистру с питьевой водой. Она забылась на какое-то время, а когда пришла в себя, в каюту вошел командир с тем человеком, который ее разбудил.
— Ну, как долго?
— Она будет в порядке дня через два-три, но овуляция наступит не раньше, чем дней через двенадцать—четырнадцать. Я ввел ей препараты, но нужно время.
— Когда она окрепнет, поместим ее вместе с девчонкой и маленькими. Пусть учится шить, вряд ли она умеет это делать, так же как и девчонка.
Он подошел к кровати.
— Теперь ты знаешь, что я говорил правду. Конечно, ты мне не верила, ты же привыкла жить с лжецами. Теперь следующий урок. Ты уже не прежняя. Никто никогда больше не назовет тебя твоим старым мерзким именем. Там, куда ты попадешь, никто его знать не будет. Сейчас у тебя вообще пока не будет имени. Ты потаскуха, потому что не девственница, но и не жена. А потаскухой может наслаждаться любой. Когда родишь третьего ребенка (если ты еще кому-нибудь приглянешься и будешь хорошо себя вести), ты сможешь стать младшей женой.
Он ушел и увел с собой второго. Брюн не успела даже про себя выругать их как следует. Ей хотелось плакать, но слез уже не было. Девушку охватило отчаяние, все вокруг казалось мрачным и беспросветным. И никуда не деться, к тому же она так устала.
Она снова заснула, потом проснулась. Горло по-прежнему болело, она пососала гель из тюбика, и от прохладной пищи боль немного улеглась. Хорошо, что ее переведут в другую каюту. Если ей придется вот так лежать все время в одиночестве, она просто с ума сойдет. Присутствие других женщин, пусть даже принадлежащих этим монстрам, все же лучше.
Хэйзел подняла глаза от малышей, но только до пояса стоявших перед ней мужчин, выше она смотреть не осмеливалась. Она прямо-таки остолбенела, увидев среди них обнаженные женские ноги. Пираты говорили ей про эту женщину, и Хэйзел очень жалела ее, но она сильно испугалась, потому что они показывали ей картинки и рассказывали, что сделали с этой женщиной, а потом пригрозили, что с ней и с малышками сделают то же самое, если Хэйзел посмеет их ослушаться. Женщину подтолкнули к тюфяку у стены. Хэйзел оттащила девочек назад в угол. Женщина была очень бледна, и на белой коже резко проступали синяки и царапины. На ноге и на шее у нее были свежие красные шрамы. Девочке совсем не хотелось смотреть на ее лицо, но у женщины были такие пронзительные голубые глаза, они так настойчиво смотрели на Хэйзел и, казалось, ждали от нее ответа.
— Девчонка, будешь присматривать за этой. Корми ее. Следи, чтобы она ела, пила и ходила в туалет. Смотри, чтобы она умывалась. Но разговаривать с ней нельзя. Понятно?
Хэйзел кивнула. Ей уже так много раз повторяли, что, если она будет разговаривать с этой женщиной, с ней сделают то же самое. И с малышками тоже. Она не может позволить себе такого.
— Научишь ее шить, если она не умеет. Сделай ей приличное платье. Материю мы принесем.
Хэйзел снова кивнула. Они ушли. Женщина осталась в каюте. Хэйзел потянулась в угол, аккуратно, чтобы не заголить ноги, и вытащила на середину пакет с едой. Она протянула женщине тюбик с пастообразным концентратом. Женщина закрыла рот рукой и отвернулась. Хэйзел вернулась в угол к малышкам. Те во все глаза смотрели на странную женщину.
— Кто это? — еле дыша, спросила Брэнди.
— Ш-ш-ш, — остановила ее Хэйзел.
— Совсем голая, — выдохнула Стасси.
— Ш-ш-ш, — она протянула малышкам куклы и принялась играть с ними в игру с танцами, которую сама же и выдумала.
Брюн казалось, что каждое слово, которое она говорила Эсмей, кислотой выжжено у нее на теле. Дело практики, говорила она. Представь себе поршень и цилиндр. Все очень просто…
Мысленно, про себя она снова и снова извинялась перед Эсмей, выкрикивая слова, которые уже не могла произнести. Как могла она так заблуждаться? Как могла быть настолько глупой? Такой самоуверенной? Как могла думать, что вся вселенная создана для нее?
Тело ее постоянно ныло. Они все пользовались ею, много раз подряд, в течение многих дней, она даже потеряла им счет. Около месяца, потому что один раз у нее были месячные. В эти дни никто ее не трогал и даже в каюту к ней не заходил. Пока она снова не «очистилась», а потом все пошло заново.
Вот груди у нее набухли, стали очень чувствительными, и однажды она уклонилась от очередных ласк. Мужчина удивленно остановился.
— Потаскуха… — предупреждающим тоном начал он. Потом пощупал ее грудь и вышел. Она лежала, как лежала. Ей было уже все равно. Боли нет, и слава богу. В каюту вошел другой — его она уже узнавала, что-то вроде доктора. Он тоже пощупал ее грудь, измерил температуру и взял кровь на анализ. Спустя несколько минут он улыбнулся:
— Ты беременна. Хорошо.
Хорошо? Что же хорошего? Что она носит в себе детеныша одного из этих мерзких чудищ? Казалось, он прочел все, что пронеслось у нее в голове.
— Тебе не удастся сделать ничего противоестественного. А если все-таки сделаешь, обречешь себя на полное одиночество. Поняла?
Она бросила на него гневный взгляд, в ответ он ударил ее по лицу.
— Ты не ранена, ты просто беременна. И когда тебя спрашивают, будешь отвечать, как положено. Понятно?
Она кивнула против своей воли.
— А теперь одевайся.
Он, не отрываясь, смотрел, как она неуклюже надевает уродливое платье раструбом, которое сшила ей девочка, как завязывает пояс. Она набросила на плечи квадратный кусок ткани, которым, как платком, прикрывала руки. Они еще не научились пришивать к платью рукава.
— Пошли, — сказал ей мужчина и привел ее в каюту, где ее ждали девочка с малышками. Девочка посмотрела на нее и сразу отвернулась. Брюн не могла точно определить ее возраст. На вид ей можно было дать лет одиннадцать-двенадцать, но если ей ввели имплантант для задержки половой зрелости, ей может быть и восемнадцать. Если бы они могли разговаривать или хотя бы обмениваться записками… Но в каюте не было никаких письменных принадлежностей, а на разговор девочка не осмеливалась. Если Брюн пыталась сказать ей что-нибудь губами, она сразу же отворачивалась.
Дни тянулись за днями, абсолютно одинаковые. Брюн наблюдала, как девочка пытается успокоить и развеселить малышек, как она кормит их, убирает каюту. Она всегда была очень мягкой с маленькими, всегда пыталась хоть как-то приласкать их. Девочка принимала помощь от Брюн, но, казалось, боялась ее. Когда она протягивала Брюн пищу, как ей было приказано, глаза она опускала вниз или отводила в сторону.
