соседний город. Каменная гордыня, не меньше. Занавески, задернутые на окнах семейств, занавески, задернутые на окнах сердец. А в центре — нотариус со своими четырьмя операциями, которые фиксируют четыре события в жизни: приданое к двадцати годам, наследство двадцать лет спустя, завещание в последнюю минуту жизни, а между ними — торги. Но этот перечень составлен все же чересчур наскоро, что не позволило остановиться на частностях.
Мелкий буржуа не обладает внешними признаками богача и его непринужденностью, но всю свою жизнь он стремится приобрести их. Его ценности — те же ценности богача, только рахитичные, болезненно искривленные завистью. Богач — это не только тот, у кого много денег. Богач — это и мелкий служащий, краснеющий из-за потрепанного костюма, стесняющийся улицы, на которой живет; он лучше отправится искать Золотое руно, чем согласится пересечь площадь с корзинкой в руках. Богач — это машинистка, которая познала мир благодаря милостям патрона, продавщица, которая продает предметы роскоши и считает себя их частицей, пролетарий, который жадно впитывает откровения банковского служащего, молодой антимилитарист, который втайне мечтает стать младшим лейтенантом запаса.
Над всей частной жизнью богача господствует одна-единственная ценность: престижность. Над всей частной жизнью мелкого буржуа господствует одна-единственная ценность: продвижение, а это, собственно, то же самое. Не сам он, так его сын «должен подняться выше», чтобы «ему жилось легче, чем нам» (сколько любви порой вкладываете вы, родители, в такие высказывания, но речь идет не о вас, а о мелком буржуа или о словах, которые вы заимствуете у него, чтобы выразить свою любовь столь скверным образом). Надо добиваться. А чтобы добиваться, существует единственное средство: экономия. Это не экономия действительно бедных людей. Добиваться чего-либо для бедного человека не имеет никакого смысла; но ведь завтра пойдут дети, начнутся болезни, а от существующего строя нельзя ждать щедрости. Экономия бедняка — это те несколько бережно хранимых су, которые придется истратить в черный день. Нет, экономия мелкого буржуа — это экономия ради обогащения, которое даст возможность приобрести белый воротничок, затем виллу, машину, дом у моря, обеспечит внимание подлинных богачей и, наконец, вхождение в их среду. Вся его жизнь подчинена внутреннему давлению и связана с обожествлением труда, труда, который делает богатым. Тогда с утра до вечера — жадность и еще раз жадность, расчетливость, предусмотрительность, алчность. Никакой жалости, само собою разумеется: «они» сами должны выпутываться на свой страх и риск, «они» сами должны работать, как мы. И никакой фантазии, того самого движения, которое в одно прекрасное утро рождается вместе с радостью в сердце, хорошо знакомой беднякам, и которое при всей своей безотчетности несет с собой красоту, в свою очередь оборачивающуюся добротой. А может ли в этой среде родиться ребенок с ясными глазами и чистыми порывами? Его тут же просветят, ему внушат, что при любом повороте дела, когда красота без труда могла бы появиться благодаря незначительному упорядочению вещей, необходимо, чтобы над его мечтой царило уродство, ибо это необходимо для спасения разумности самого дела.
Когда-то существовал народ, который чувствовал течение времени, ощущал запах земли, любовался окрестностями, знал, что такое родство душ. В кармане у него не было ни гроша. Но он смотрел на людей, на свое ремесло, на события, которые происходили (не на различные факты, а именно на события), на события его собственные и на события других людей. Он не знал, что творится в мире, он ни на мгновение не покидал окрестностей своего города (или деревни); это был мир маленьких людей, если судить по их состоянию, по размерам занимаемой земли, по знаниям, которыми они обладали. Но этот мир обладал одной общей душой, душой народа, а благодаря этому чаще всего и душой своей религии. С папой римским его связывало что-то более значительное, чем то, что ныне связывает с ним его потомков, хотя из газет они знают каждое его слово. Его дни по этой причине походили на распятие, на них оттуда шел луч света, у них хватало места, чтобы возводить соборы.
Мелкий буржуа уже не вступает в контакт ни с чем. Ни с крупными предприятиями, как это делает богач. Ни с крупными бедами, как это происходит с нищим. Кусок тротуара, собственная лавочка, касса в лавочке и — мечтай себе, сидя за кассой. Газета? Но газета — это не мир, это кресло, переваривание пищи, сплетни. Добавьте к этому унылое безразличие, царящее дома, досаду, возникающую из зависти и разъедающую замшелое сердце, горестную пустоту проведенных без дела часов, мир, лишенный красок, любви, общения.
В этом месяце рост цен составил 10 %.
Нищий — это именно тот, кто очень беден, кто в своей бедности стоит ниже порога бедности, не имея хлеба насущного. Однако он еще соприкасается с миром денег, хотя, казалось бы, целиком избавлен от них. Не только потому, что царство денег превратило его в класс, в свой побочный продукт, но и потому, что он оказался настолько отверженным и свыкшимся со своей отверженностью, что покорно смиряется с собственной участью. Он снимает свою кепчонку при виде богача, готов пойти на всякие унижения ради куска хлеба, он вступает в его легионы, дабы получить рубашку — черную ли, коричневую, — какая ему разница. Он усмиряет себя, но это не христианское смирение перед лицом преображения, оно — покорность перед лицом несправедливости.
Мы говорим не о том, что и так хорошо известно: семья, существованию которой угрожают безработица, лишения, грубость нравов и грубость самой жизни, подавление любых чувств (потому что если не продать то время, что отведено для проявления чувств, не будет хлеба). Теоретически это знают все. Читали в романах. Недостает только собственного опыта. Мы полагаем, что, призывая к присутствию, а не к анализу социальных проблем, мы сумеем многое сделать для тех, кто живет еще замкнутой жизнью. Нижеследующее письмо было доставлено одному из нас мальчиком из команды скаутов. Оно глубоко тронуло его. Он попросил совета. Все имена изменены: таким образом, оно не принадлежит никому, оно является анонимным документом эпохи.
«Люсьен!
Пасылаю тебе несколько слов я уезжаю со своим мужиком на 4 дня я еду в X. я сабираюсь абъяснить тебе кое-что Мой мужик из Парижа приехал павидать миня и как ты наверняка падумал я вирнулась с ним, поэтому теперь я была вынуждена ему сказать што я была за мужем за тобой к счастью он махнул рукой, я придпачла бы сказать тебе, што он меня здорово выдрал но в конце концов это тибя не касается, но хочу спрасить тебя, не будишь ли ты таким любезным прислать мне три моих фото как можно скарее, так как мой мужик сказал мне што если они не будут дома когда мы вернемся с каникул то он поедит в У… найдет тебя Люсьен в твоих интиресах атправить мне их так как он знает одново человека а не… как на морской службе кагда говорят что бы кавото поиметь а теперь маленький саветик скажи своей крали… што если она не заткнет сваю бальшую глотку, я заткну ее сама, я вместе с ней не лежала в пастели но между шлюхами нету дублеров — знаю, што то другое ибо к счастью для миня у миня есть друзья в У… в ажидании палучения маих фото я канчаю, жалая тебе быстрово выздаравления.
Зетта
я уежжаю в 5 тридцать видишь ли ка дню рождения я палучила красивые часы с браслетом
Так вот люсьен понят пра твою шлюху и ты пришлешь мне фото с разу же в 3., потому што мой мужик хочет штобы я аставалась тама до актября месяца, ты видишь я канчаю, потому што он щитает, што я очень много пишу даже совсем многа, так я оставляю тебя а фото с разу что бы они были тута он только што сказал мине плевать, что я первая паплачу, а потом ты мне плевать, но рас я не хочу, чтобы от маего мужика тебе было плоха потому што ты ничего не стоишь рас у тебя нет 50 сантимов на марку, нашли так дамой, так как у миня есть ищо 1 франк отложеный на случай что бы заплатить за марку»[46].
Итак, теперь у нас есть добрый богатей, буржуазия, этот очаг самопожертвования, и бедняк. Я никого не забыл. Добрый богатей читает эти строки и отрекается от своего класса: пусть бы у него хватило мужества пойти до конца. Скромная буржуазия еще сохраняет жалкие остатки самопожертвования и героизма, она не принадлежит или почти не принадлежит к миру денег, но присмотритесь внимательнее к ее кротости, к ее чуть сникшей святости, энергии, отваге, когда она уютно расположилась у домашних очагов. Кто скажет о викторианском доме, что в нем царит: действующие на нервы очарование и нежность или вопиющая бесчеловечность? Бедняк, у которого ничего нет, хотя он владеет неисчислимыми богатствами жизни и не желает владеть ничем иным.
Но и все те, кто, казалось бы, избавлен от этого, полностью не находятся вне царства денег. Надо
