Элисса, я бы предпочел вместо этого несколько часов подметать улицы Лондона, – сказал Ричард, будто отвечая на ее мысли.
Слова Ричарда польстили Элиссе, и она сразу же сказала себе, что глупо было с ее стороны подозревать ею в измене и ревновать. Вслух она, однако, сказала совсем другое:
– Все это не так уж и важно. Сегодня У ил уже никуда не поедет. Он вообще будет сидеть дома до конца недели.
Ричард выпрямился и устремил на нее встревоженный взгляд.
– Что с ним случилось? Уж не заболел ли?
Элисса покачала головой:
– К счастью, нет. Просто он наказан. Он, видишь ли, позволил себе сегодня утром выругаться.
– Позволил себе выругаться? – переспросил Ричард с таким облегчением, что можно было подумать, будто брань была для него столь же несущественным проступком, как не застегнутая до конца курточка. – И это все?
– Исходя из того, что он сказал, неделя без прогулки вполне справедливое за это возмездие.
– Что же он такого сказал, что так тебя опечалило?
– Некое выражение, которому его научил ты.
– Выражение, которому научил его я? – Тут Ричард наконец понял, что она имела в виду. – Ах это? Там, на конюшне?
– Да, на конюшне.
– А он сказал тебе, почему я выругался?
– Он сказал только, что ты очень разозлился.
Ричард едва заметно улыбнулся.
– Я наступил на навозную кучу и сразу же, так сказать, на это отреагировал, то есть чертыхнулся. Полагаю, что моя реакция при сложившихся обстоятельствах была вполне естественной.
– Я не понимаю, почему вы считаете брань естественной реакцией на жизненные обстоятельства, милорд, – сказала Элисса. – Богохульство суть проявление слабости.
Если бы она только знала, какие чудовищные ругательства и богохульства слышал он в детстве, то бранные слова, которые он произнес на конюшне, показались бы ей невинным лепетом.
– В тот момент я не помнил себя от злости. Но почему выругался Уил?
– Потому что ты уехал кататься без него.
– В таком случае я виноват даже больше, чем думал, а потому прошу прощения не только у тебя, но и у Уила. Позже я лично принесу ему свои извинения.
– Извинения часто произносят автоматически. Если человек не понимает, как разлагающе действуют богохульства на неокрепшую детскую душу, все эти жалкие слова – пустой звук.
Ричард вздрогнул.
– Думаешь, я не понимаю, как реагируют люди на те или иные слова? Чушь! Я – сочинитель. Уж мне ли не знать о силе воздействия слова на человека!
– У тебя не было собственных детей, а потому твоему пониманию недостает глубины. Быть может, тебе лучше не ездить больше с Уилом на верховые прогулки? Кто знает, чему ты можешь научить мальчика, даже об этом не подозревая?
– Чему же, по-твоему, я могу его научить? Мерзостям?
Наставлю его, так сказать, на путь греха и порока?
Элисса поджала губы и промолчала.
Ричард подошел к ней, схватил за плечи и прошипел:
– Ты, значит, полагаешь, что я способен научить твоего сына бог знает чему? Думаешь, я растлю его, как в свое время растлили меня?
Лицо Ричарда исказилось, он замолчал и, ни слова не говоря, вышел из комнаты.
Пытаясь сдержать охватившие его чувства, Ричард вышел в холл, подошел к камину и, положив руку на мраморную каминную полку, несколько раз глубоко вздохнул. Если бы Элисса только знала…
Но она не узнает. Не должна узнать!
Он услышал шаги и повернулся. Ему хотелось видеть Элиссу, но в то же время он боялся прочесть в ее взгляде непонимание и осуждение.
На лестнице стоял Уил. В его глазах отражались страх и удивление.
Что бы там ни случилось между ним и Элиссой, ребенку об этом знать не следовало.
Изобразив подобие улыбки, Ричард направился к мальчику, который тоже улыбнулся ему, хотя улыбка получилась невеселая.
– Боюсь, мое отсутствие вызвало в доме целый переполох, – сказал Ричард, присаживаясь на ступеньку рядом с мальчиком.
Несмотря на мрачные мысли, которые одолевали Ричарда, он не мог не признать, что при виде Уила его охватили теплые отеческие чувства – так, во всяком случае, ему казалось: ведь, как совершенно справедливо утверждала Элисса, собственных детей у него никогда не было.
Оглянувшись, Уил с заговорщицким видом прошептал:
– Мама, наверное, на тебя тоже рассердилась?
– Рассердилась, и даже очень, – вынужден был признать Ричард.
«Вот именно, что очень, – подумал Ричард. – Уж не приревновала ли она меня, чего доброго, к Антонии? Да нет, этого не может быть. Разве она не понимает, что Антония не стоит даже ее мизинца?»
– Не надо было мне ругаться, – пробормотал Уил.
– Да и мне не стоило этого делать, – сказал Ричард и с улыбкой протянул мальчику руку. – Нам следует заключить с тобой договор – никогда не ругаться, как бы ни были мы разозлены или опечалены. Мужчина должен и поступать, и говорить; как джентльмен, – при любых обстоятельствах. Идет?
Уил кивнул, и они с серьезным видом пожали друг другу руки.
Потом Уил вздохнул и сказал:
– Мама запретила мне кататься верхом до конца недели.
– Я знаю.
– Тебя она тоже наказала?
– Так, как тебя? Нет.
– Черт… – Уил осекся и прикрыл ладошкой рот. – Я просто хотел сказать, что, по-моему, это несправедливо.
– Взрослых наказывают по- другому.
– До чего же мне хочется поскорее стать взрослым!
… Ричард с теплым чувством посмотрел на ладного, смышленого парнишку, которого он с радостью стал бы называть не пасынком, а сыном. Интересно, что думал о нем, Ричарде, его собственный отец? Должно быть, ничего хорошего. Сэр Блайт-старший считал сына причиной всех своих несчастий, как будто это он, Ричард, принудил его жениться на своей забеременевшей вне брака матери, чтобы таким образом прикрыть грех и избежать огласки и скандала.
Поднявшись со ступеньки, Ричард произнес:
– На твоем месте, Уил, я бы не торопился расставаться с детством. Когда человека лишают детства, это значит, что его наказывают. А такое наказание куда хуже того, что придумала тебе мать.
– Куда это ты собрался? Можно и мне с тобой? – спросил мальчик, с мольбой посмотрев на Ричарда.
– Нет, нельзя. Я отправляюсь в такое место, где тебе вряд ли понравится, – негромко сказал Ричард и с этими словами вышел из дома.
Всю первую половину дня Элисса прождала Ричарда, недоумевая, куда это он опять запропастился. Она хотела попросить у него прощения за то, что была чрезмерно сурова с ним из-за произнесенного им в запале на конюшне ругательства. Кроме того, ей хотелось извиниться и за свои, как ей казалось, детские капризы, надутые губы и сцену, которую она устроила ему вчера вечером, когда они возвращались от Седжмора.
Ей также очень хотелось понять, отчего Ричард, беседуя с ней, неожиданно замолчал и вышел из комнаты. За этим скрывалась какая-то тайна, и Элисса пока еще не знала, как коснуться этого деликатного предмета, не обидев ненароком мужа.
В общем, отношения Элиссы с мужем складывались в тот день таким образом, что ей меньше всего хотелось видеть у себя дома посторонних, но так уж случилось, что именно в это время в Блайт-Холл неожиданно пожаловал мистер Седжмор.
– Добрый день, мистер Седжмор, – ровным голосом произнесла Элисса, стараясь скрыть недовольство, которое овладело ею при виде неожиданного визитера.
– У вас все хорошо, миледи? – вместо приветствия сказал Седжмор. – Уж очень вы бледны.
– Не привыкла поздно ложиться.
– Разумеется, как я только не подумал? – произнес Седжмор с улыбкой, которая его отнюдь не красила.
Элисса уселась в кресло и жестом предложила Седжмору занять другое, напротив.
– Вы приехали, чтобы обсудить со мной какое-нибудь дело?
– Дело? Только не сегодня!
Заметив, как Элисса нетерпеливо постукивает по столу пальцами, Седжмор приподнялся на стуле, сделав вид, что намеревается уйти.
– Если я не вовремя, тогда я, пожалуй, по…
– О нет, что вы, пожалуйста, оставайтесь, – сказала Элисса, погрешив против правды ради соблюдения этикета.
Что бы там ни думала Элисса о Седжморе, он был человеком богатым и влиятельным, к тому же ее соседом, и разумнее было его не задевать и отношений с ним не портить.
– Хочу поделиться с вами кое-какими наблюдениями на вчерашнем вечере, – произнес Седжмор, откидываясь на подушки кресла. – Дело в том, что разговоры, которые вчера вечером вел ваш муж, немало меня удивили и даже смутили.
– Он сказал мне, что нет в Англии человека, который бы не любил слушать сплетни из жизни королевского двора.
Мистер Седжмор захихикал.
– Что ж, в каком-то смысле он прав. Дочери сэра Джона уж точно были заинтригованы его рассказами. Но еще больше самим рассказчиком.
– Ричард может быть очень обаятельным, если захочет.
– Вчера, по-видимому, он очень этого хотел, я бы сказал, даже слишком.
Элисса принужденно улыбнулась.
– Это все издержки жизни в Лондоне. Он слишком долго был при дворе.
– Принимая во внимание издержки, о которых вы упомянули, скажите, его поведение не вызывает у вас раздражения? Или неприятия? Ведь, как говорит пословица, яблоко от яблони недалеко падает.
– О семье мужа я почти ничего не знаю, – равнодушно произнесла Элисса, хотя разговор постепенно стал вызывать у нее интерес. – По-моему, он не любит вспоминать прошлое.
– И недаром.
– Какие же тайны он хранит?
– Ну… я всего, разумеется, не знаю. Так, слышал кое-что.
Элисса разочарованно вздохнула, но потом, заметив многозначительную улыбку на лице
