— Считается, что их ничем нельзя убить. Они тут обретаются где-то сто миллионов лет. Выбор был — или это, или белая акула, но акул труднее держать дома.
— Чарли, смирись уже, а? Пускай дружит с плюшевыми зверюшками.
— У ребенка должно быть домашнее животное. Особенно у ребенка, растущего в городе.
— Мы тоже росли в городе, и никаких домашних животных у нас не было.
— Я знаю, и посмотри, во что мы выросли, — ответил Чарли, обводя рукой себя и сестру: один торгует смертью и завел гигантского таракана по имени Медведь, другая сменила уже трех подружек-инструкторов по йоге за полгода и носит самый новый братнин костюм из хэррисского твида.
— Отлично мы выросли — по крайней мере, один из нас, — сказала Джейн, очертив рукой великолепие своего костюма, точно модель из телевикторины, выдающая большой приз в игре «Давайте сандрогинничаем».
— Тебе следует набрать вес. Его слишком ушили в попе. — Она снова впала в эготизм.
— У меня торчит между ног «верблюжье копыто»?
— Я не смотрю, не смотрю, не смотрю, — запел Чарли.
— Ей бы не понадобились зверюшки, если бы она видела мир за пределами квартиры, — сказала Джейн, оттягивая книзу ширинку, дабы смягчить ужасный эффект полового губошлепия.
— Своди ее в зоопарк, Чарли. Пусть увидит хоть что-нибудь, кроме квартиры. Погуляй с ней.
— Ладно, завтра. Погуляю и покажу ей город, — ответил Чарли.
Он бы так и поступил, если бы не проснулся наутро и не увидел в ежедневнике новое имя — Мэдилин Олби, а под ним цифру один.
Ах да — и таракан сдох.
— Я с тобой погуляю, — сказал Чарли, вправляя Софи в стульчик перед завтраком. — Погуляю, солнышко. Честно. Ты представляешь? Мне дали всего один день.
— Неть. — ответила Софи. — Сок, — добавила она, потому что сидела в стульчике, — значит, пора пить сок.
— И Медведя мне жалко, солнышко, — сказал Чарли, зачесывая ей волосики то туда, то сюда, а потом оставив эту затею вовсе. — Он был хороший таракашка, но его больше нет. Миссис Лин его похоронит. Эта клумба у нее на окне, должно быть, уже переполнена. — Чарли не помнил, есть ли на окне миссис Лин ящик с цветами, но кто он такой, чтоб сомневаться?
Он распахнул телефонную книгу и, к счастью, обнаружил в ней М. Олби — с адресом на Телеграфном холме, идти минут десять. Ни один клиент еще не был так близок, а сточные гарпии не пикали и не казали даже тени уже с полгода. Чарли начинал верить, что вся эта Торговля Смертью у него под контролем. Он даже пристроил большую часть изъятых сосудов. Только вот на сей раз мало времени — это плохо. Очень плохо.
Дом оказался итальянским викторианским особняком на холме под самой Башней Койт — огромной гранитной колонной, которую выстроили в честь пожарных Сан-Франциско, расставшихся с жизнью при исполнении. Хотя утверждали, что выстроили ее, имея в виду сопло брандспойта, почти никто из видевших башню не мог удержаться от сравнений с гигантским пенисом.
Дом Мэдилин Олби, белый параллелепипед с плоской крышей и оранжевыми завитками украшений, увенчанный карнизом с резными херувимами, походил на свадебный торт, пристроенный в мошонке башни.
И теперь, трюхая вверх по мошне Сан-Франциско, Чарли размышлял, как именно будет проникать в дом. Обычно у него было время, он мог дождаться кого-нибудь и тихонько зайти следом либо еще как-нибудь исхитриться, но сегодня у него было только сегодня — войти в дом, найти сосуд и выйти из дома. Он надеялся, что Мэдилин Олби уже умерла. Ему не очень-то нравилось навещать больных. Но перед домом стояла машина со стикером хосписа, и надежды на мертвого клиента расплющились, точно кексик под кувалдой.
Чарли поднялся на крыльцо слева и стал ждать у дверей. А можно самому ее открыть, интересно?
Заметят? Или его особенная «незаметность» распространяется и на предметы, которые он перемещает? Это вряд ли. Но тут дверь распахнулась и на крыльцо вышла женщина — примерно сверстница Чарли.
— Я покурю, — крикнула она кому-то в дом — и не успела закрыть дверь, как Чарли просочился внутрь.
Он оказался в вестибюле; справа увидел то, что первоначально было гостиной. Перед ним — лестница, под ней дверь — в кухню, предположил он. Из гостиной доносились голоса; Чарли выглянул из-за угла и увидел четырех пожилых женщин: они сидели на диванах друг напротив друга. Женщины были в платьях и шляпках — можно подумать, только из церкви; очевидно, явились прощаться с подругой.
— Могла бы и бросить курить, когда мать наверху от рака умирает, — произнесла одна дама, в серых юбке, жакете и такой же шляпке. Украшала даму большая эмалированная брошь в виде коровы — голштинки.
— Ну, она же всегда была упрямой девчонкой, — отозвалась другая, в платье, сшитом, похоже, из той же цветастой ткани, что и обивка дивана.
— Знаете же, как она бегала на свиданки с моим Джимми в Парк Первопроходцев, когда они маленькими были.
— И говорила, что выйдет за него, — сказала третья, похожая на сестру первой.
Дамы рассмеялись — в голосах мешались стервозность и печаль.
— Ну уж не знаю, о чем она думала, — он у меня такой вертихвост, — сказала мамочка.
— Ага, и ушибленный на голову, — добавила сестра.
— Ну да, особенно теперь.
— С тех пор как его машиной переехало, — уточнила сестрица.
— Так разве он сам не выскочил перед машиной? — спросила та дама, что молчала до сих пор.
— Нет, он кинулся прямо под нее, — ответила мамочка.
— Все наркотики. — Она вздохнула.
— Я всегда говорила, что у меня всех по одному — девочка, мальчик и Джимми.
Остальные дамы кивнули. Они уже не впервые об этом, догадался Чарли. Такие пачками покупают открытки с соболезнованиями и всякий раз, когда мимо проезжает «скорая», записывают, что нужно забрать из химчистки черное платье.
— Знаете, Мэдди неважно выглядела, — произнесла дама в сером.
— Ну так она ж умирает, голубушка, это всегда так.
— Наверное. — Еще один вздох.
Звякнул лед в бокалах.
У всех в руках были аккуратные коктейлики. Готовила их явно женщина помоложе, которая сейчас курила на крыльце.
Чарли оглядел комнату — не светится ли что красным? В углу стояло дубовое бюро, в которое ему очень хотелось заглянуть, — но, очевидно, не сейчас. Он метнулся в кухню, где за дубовым столом сидели двое мужчин где-то под сорок или чуть за; они играли в «Эрудит».
— Дженни идет или нет? Ее очередь.
— Она с кем-нибудь из дам могла к матери зайти. Сестра из хосписа впускает их по одной.
— Скорей бы кончилось. Вот так ждать — хуже некуда. Мне домой к семье надо. Тут уже, блин, как-то совсем невмоготу.
Старший протянул руку через стол и положил на фишки брата две крохотные голубые таблетки.
— Это поможет.
— Что это?
— Морфий замедленного действия.
— Правда? — Младший, похоже, встревожился.
— Ты их и не почувствуешь — они просто как бы остроту притупляют. Дженни их принимает уже две недели.
— Это вы поэтому все так хорошо переносите, а я разваливаюсь на куски? Обдолбались мамиными лекарствами?
— Угу.
— Я не принимаю наркотики. А это наркотик. Его не принимают.
Старший брат откинулся на спинку стула.
— Это болеутолитель, Билл. Тебе же больно?
— Нет, я не буду принимать мамины лекарства.
— Как хочешь.
— А если ей понадобятся?
— У нее в комнате морфия хватит, чтоб завалить кадьяка. А если потребуется еще, из хосписа привезут.
Чарли захотелось схватить младшего брата за грудки, хорошенько потрясти и заорать: «Глотай, идиот!» Может, преимущества личного опыта.
Снова и снова он видел одно и то же: родня у смертного одра, от горя и усталости помутились рассудки, туда-сюда по дому скользят призраками друзья, прощаются или бродят так просто: вправе потом сказать, что они там были, — может, тогда сами они будут умирать не в одиночку.
Почему всего этого нет в книгах мертвых? Почему в инструкциях ему ничего не говорили о боли и смятении?
— Схожу поищу Дженни, — сказал старший брат.
— Может, проголодалась. Потом доиграем, если хочешь.
— Ничего, я все равно проигрывал. — Младший собрал фишки и сложил доску.
— Я наверх пойду, авось вздремнуть получится. Ночью моя очередь караулить маму.
Старший брат вышел, и Чарли увидел, как младший сунул голубые таблетки в карман рубашки. Затем вышел и он, и теперь лишь Торговец Смертью остался в кухне обшаривать буфеты и шкафчики в поисках сосуда. Но еще не начав, Чарли понимал, что вряд ли найдет его здесь. Надо идти наверх.
Ему очень, очень не нравилось навещать больных.
Подпертая подушками, Мэдилин Олби лежала под одеялом, натянутым до самого подбородка. Такая тощая, что тело едва угадывалось. Весит фунтов семьдесят-восемьдесят, не больше, решил Чарли. Лицо осунулось так, что глаза ввалились и проступали контуры глазниц, а нижняя челюсть растягивала пожелтевшую кожу. Чарли диагностировал рак печени. Подруга снизу теперь сидела у кровати; в другом углу расположилась в кресле сиделка из хосписа — дюжая тетка в больничной робе; она читала. Притулившись между плечом и шеей Мэдилин, спала маленькая собачка, — кажется, йоркширский терьер, решил Чарли. Когда Чарли вошел, Мэдилин произнесла:
— Эй, привет, малыш.
