наплевать, что у быдла есть деньги. Он быдлом родился, умрет тоже быдлом!
Тут как раз и появилась Деби. Разгоряченная, в широкой белой блузе. Дожебубцев галантно поцеловал ей ручку и придвинул стул. Петр вытащил было сигарету, но официант вежливо показал ему знаками, что курить запрещается. Тогда Петр смял сигарету о блюдечко и отвернулся. На Деби совсем не смотрел, и она погрустнела.
– Ну, вот! Наконец-то! Послушай, Дебуня! – громко, как всегда, заговорила Виктория. – Давайте поедем в Коннектикут, рядом. Там наш бизнесмен проживает. Чудесный! Нельзя пропустить, очень важно для фильма. Ты, в общем, увидишь, сама все увидишь.
Дорога в соседнем с Нью-Йорком штате Коннектикут шла вдоль берега. Вода, похожая на сгустившееся до темно-синего светло-синее небо, была так беззвучна и так безразлична ко всем, ко всему, ее было так много и так равнодушно катились ее мелкие, сменяющие друг друга волны, что делалось грустно: вот мы ведь умрем, мы исчезнем, а это все будет. Волна за волной, и волна за волной, опять, и опять, и опять, и навечно… Особняки прятались в густой, только кое-где покрасневшей и пожелтевшей листве, виднелись их крыши и изредка окна.
– Красивое место, – в усы пробурчал Дожебубцев. – Огромные, судя, потрачены средства.
Наконец увидели на низкой, сложенной из белых камней ограде выбитое золотом имя: «George N. Avdeeff».
– Он! – задохнулась Виктория. – Он! Это Жора Авдеев! Из нашего класса. Вот тут он живет!
Остановили автобус, по главной аллее направились к замку. Был замок огромен и бел, как корабль, с террасой, похожей на палубу. Посреди террасы стояла высокая девушка в полосатом, черно-желтом купальнике, который издали делал ее похожей на пчелу, поднявшую кверху передние лапы.
– К нам, да? – радостно закричала она низким, пчелиным, прокуренным басом. – Я вас раньше ждала! Это вы нам звонили?
– Ах, Настя, да? Да? – отозвалась Виктория. – Вы Настенька, вы? А я вам звонила! Вы – Настенька Липпи?
– Ну, я. Кто еще? Папка скоро придет. А вы проходите. Сейчас я оденусь!
Вспорхнула, как пчелка, исчезла куда-то.
– Он что? – удивился Дожебубцев. – Он что это, с дочкой живет?
– С какой еще дочкой? – Виктория от досады на неуместные вопросы скрипнула зубами. – Она так зовет его: папка. Но он ей – жених.
Настенька Липпи очень скоро вернулась в белом пиджачке, шортах из змеиной кожи и золотых туфлях. Волосы ее были заплетены в косы и венком уложены на голове.
– Дизайн от Версаче, – сказала она и с приятным звуком провела по змеиной коже обеими ладонями. – Мне папка сам выбрал.
– А выпить у вас не найдется? – спросил было Петр, но Виктория яростно перебила его:
– Водички, водички! Из крана – водички!
– Зачем же водички? – догадалась умная Настенька Липпи. – Кто любит водичку? Одни пионеры!
Она опять убежала и вернулась не одна, а с милой, упитанной девушкой, у которой расстояние между верхними передними зубами было таким широким, что мог уместиться там целый мизинец.
– Вот это Валюша, – сказала Настенька. – Сейчас мы все выпьем и будем ждать папку, и с папкой обедать.
– Ах, Господи, что вы! – умилилась Виктория. – Какое «обедать»? Ведь мы к вам по делу!
– Нет, нет! Сперва выпьем! – И самоуверенная Настенька захлопала в ладоши.
Расторопная девушка Валентина мигом выкатила откуда-то столик, уставленный винами, водками и коньяками, а сама Настенька опять убежала с многообещающей улыбкой на крепких своих, полных губках.
– Она итальянка? – спросил Дожебубцев. – Она из семейства прославленных Липпи?
– Зачем итальянка? – темно и сердито зарделась Виктория. – Она с псевдонимом живет. Много лет. Что ж такого?
– Мы – Золотнюки, – простодушно объяснила Валентина. – Отцы у нас – братья, мы с Гомеля обе.
Настенька Липпи вернулась, нагруженная всякой всячиной: сырами, колбасами, орешками, виноградом, кусками снежно-белого и жгуче-черного шоколада, так искусно разложенного на хрустальных тарелках, что жалко было разрушить узор, жалко трогать.
– Так вы здесь живете? – спросила Виктория, тая от счастья.
– Да нет, не все время! – отмахнулась Настенька и закурила тонкую коричневую сигарету, поджав под себя левую ногу, уютно устроившись в кресле. – Валюшка живет и следит тут за домом, а мы все летаем: то в Лондон, то в Канны. У папки дела во всем мире, не скучно. Вот только вернулись недавно. С Таиланда.
– И что там, в Таиланде? – мрачно поинтересовался Петр. – Не жарко, надеюсь?
– Там – классно! – с сердцем ответила Настя. – Житуха там – сказка! И знаете что? Там ведь можно жениться! Жениться на месяц, и все! И с приветом! Не хочешь на месяц – женись на неделю!
– Что значит: жениться? – не поверила Виктория. – Как это: жениться?
– А все как взаправду. Ты, если турист, например, так идешь в турбюро. И там говоришь им, что хочешь жениться. Они тебе – карточки разные, пленки. Ты смотришь. Потом выбираешь, какую. А хочешь, так двух, если денег хватает. Потом у тебя этот месяц – медовый. Вы ездите всюду. Ну все как взаправду. Захочешь, так даже вас там обвенчают. Потом уезжаешь домой – и с приветом!
Деби вдруг дернула за рукав Любу Баранович:
– Please, Luba, translate it![14]
Смутившись, Люба перевела ей рассказ Насти Липпи. Деби засверкала глазами и приоткрыла рот, как будто какая-то неожиданная, грубая мысль всю перевернула ее. Хотела о чем-то спросить, не успела. В ворота белого замка неторопливо въехал серебристый «Кадиллак». За рулем его сидел средних лет человек в белой майке и очень больших, очень черных очках. Виктория вскочила, стряхивая прилипшее к ней от волненья плетеное кресло.
Ну вот! Наконец-то! Сто лет и сто зим!
Приехавший на «Кадиллаке» вылез из него и, поигрывая связкой блестящих ключей, надетой на палец его очень смуглой руки, поднялся на веранду.
– Hello, everybody![15] – сказал он спокойно.
Виктория, думавшая было поцеловаться, поняла, что этого вовсе не нужно, и напряженно засмеялась:
– Совсем не меняешься!
– Really?[16] – удивился он и тут же негромко сказал Насте Липпи: – Настена, скажи, чтоб пожрать, я голодный.
Гости почувствовали себя неуютно, насупились, начали переговариваться между собой. Минут через десять все сели за стол. Хозяин был скуп на слова, неприветлив. К вину, к коньяку не притронулся вовсе. У Деби было такое лицо, что Виктория решила на нее не смотреть и исправить положение собственными силами.
– Георгий! – громко сказала Виктория. Встала, сверкая своей рыжиной в лучах солнца. – Хочу сказать тост. И тебе, и Настюше.
– А может, не надо? – прищурился George N. Avdeeff.
– Взгляните вокруг! – всполошилась Виктория. – Вы скажете: «деньги»? Нет, дело не в деньгах! Что купишь за деньги? Талант себе купишь? Способности купишь? А сердце? Не купишь! И есть среди люди, среди то есть нас, среди просто нас, есть и люди, такие… – Виктория слегка запуталась, но выправилась и закончила звонко: – За вас, Жора с Настей! За сердце, ум, волю! Про вас надо книги писать, вот что! Книги! И ставить кино, и снимать вашу жизнь!
– Ну, скажешь! – засмеялся Авдеев. Глаза его были спокойны, бесстрастны.
– И я предлагаю начать делать фильм! – заторопилась Виктория. – Пока мы здесь все, мы приступим здесь к съемке, а там ты посмотришь, но шанс очень важный…
– А я чтоб спонсировал, что ли? – поинтересовался Авдеев.
– Please, Luba, translate it![17] – приказала Деби.
