…Что же это у нас все как в книжке? Как в самом скверном женском романе? Прости да прости. Сплошной над-рив.
– Ева, почему ты молчишь?
– Тяжело как.
– Ты что, решила уехать?
…Паника у него в глазах. Вместе с облегчением. Сам не знает, чего хочет.
До чего ты близок мне.
Будто я тебя родила.
– Да, послезавтра самолет. Вернее, даже завтра. Потому что очень уж рано утром послезавтра. Я лучше поеду с вечера, переночую в Шереметьеве в гостинице.
…Вопрос у него в глазах. Ну да. Значит, у нас есть ночь? Ночь-то есть, да кто ж тебя ко мне отпустит?
Как у вас поют: «а ночка темная бы-ы-ы-ла…!»
Не могу ничего сказать. Томас! Слова слипаются.
– Иди ко мне.
– Не могу. У меня страх внутри. Страх, страх.
– Ты моя люби-и-имая! Ты моя девочка. Что делать будем, Ева?
Ты запутался, бедный. Как раньше было просто. Знали, что делали.
– Прощаться. Помнишь? Ты меня учил? Слово это… как его? «Запохаживается». Мы будем, запохаживается, прощаться.
– Прости ее. Она…
– Ты думаешь, я из-за нее уезжаю?
– Ну что я могу тебе предложить, что? Я тебе говорил, что нужно было тогда, пять лет назад,
– Что сейчас ворошить! Как вышло, так и вышло. Запохаживается…
– Да вышло-то ужасно! Хуже смерти!
– Глупости ты говоришь: хуже, лучше… Я – с тех пор, как Катя умерла – думаю о смерти все время. Для меня это все слилось, раз она там… Но я знаешь чего боюсь? Вот я уеду, мы будем так далеко, и я даже не узнаю, что ты умер, а ты не узнаешь, что я… Мы и не простимся. Смыло нас, да? We don’t exist together… Any more.[73]
– Что? Подожди, ты мне ответь: зачем ты тогда так поступила? Как ты могла? Я же на коленях перед тобой стоял! А ты?
– А ты?
– Ты меня в аду бросила! В чем ты теперь меня упрекаешь?
– Ты меня предал. Ты меня предал сразу. Как только я уехала.
– Я тебя предал?
– Да.
– Давай не будем, а то, если мы начнем считаться… Я твои штучки тоже не забыл. Они покруче…
– Давай не будем. Люди всегда предают. Чтобы было потом, чем мучиться. Это, как у нас говорят, «часть пакета».
– У-у-ух, как я тебя люблю! Нет, ты же не знаешь!
– И я тебя. Знаешь, как вышло с Элизе? Мы с Сашей проходили мимо «Националя», а Элизе как раз – из подъезда. Саша закричал на всю улицу. Толпа собралась. Ты подумай, какой у меня был день? Утром – твоя жена чуть не убила, вечером – Элизе…
– Ева, иди ко мне! Ну, вот так. Девочка моя. Мы не прощаемся. Это просто перерыв. «Остановка в пустыне», как говорил Бродский.
– Почему вы все такие…
– Какие?
– Почему вы все в России так любите говорить цитатами? Все говорите одними и теми же литературными цитатами!
– Потому что мы культурная нация. Ну, что ты опять? Я же с тобой! Ева!
– Ты не со мной.
Оттолкнул ее. Бросился на кровать. Вытянулся, длинный и молодой, как мальчик.
Он всегда казался моложе в постели.
Легла рядом.
– Как же я жить-то буду без тебя?
– А я без тебя?
– Давай так: мы не прощаемся. Ты уезжаешь на время. Потом ты вернешься, когда все успокоится.
– Она не успокоится.
– Почему? Если бы ты сейчас не приехала… Она же уже успокоилась.
– Тебе ее жаль.
– А ты думаешь, легко это видеть, как кто-то рядом с ума сходит? Она была нормальной! С тяжелым характером, но нормальной. Сильной, иногда веселой. Помогала мне во всем. А сейчас она инвалид.
– А я?
– Ты?
Вжаться в него. Еще, еще. Еще! Кто куда уезжает? Никто, никуда. Ах, как темно, чудесно, лоб твой, локти. Подожди, давай расстелим. Давай вот так, под одеяло. Мне все время холодно, может, отопление не работает? Вот так. Подожди, не трогай меня, не шевелись. Мы спрятались. Нет нас. Сюда же она не придет? Не трогай меня. Я не плачу. Подожди, не трогай меня.
– Люби-и-имая!
– Спой мне.
– Что-о-о?
– Ну, спой мне! Помнишь, ты мне пел?
– Ты с ума сошла.
– Вот эту: «Вдоль по дороге пыль серебрится…»
– Не пыль. Это же зимой! «В лунном сиянье снег серебрится, вдоль по дороге троечка мчится. Динь, динь, дон! Динь, динь, дон! Колокольчика звон, колокольчика звон! То ли явь, то ли сон…»
Письмо Арсения, прочитанное Евой Мин в самолете:
