Паулю. Книги и рукописи полетели на стол. Пауль начал лихорадочно раскрывать каждую на титульной странице. «Тысяча шестьсот восемьдесят один… Нет… Тысяча шестьсот восемьдесят один… Нет…» — шептал он, пока от бесконечного повторения слова разъединились с собственным смыслом и превратились в странный набор звуков, похожий на заклинание. Книги громоздились на столе, сползали, спрыгивали одна с другой, а заветное число на титульной странице так и не появлялось. За окном светлело, и различать буквы и цифры становилось все легче. Открыв очередную то ли книгу, то ли пухлую тетрадь, Пауль замер — четыре заветные цифры, украшенные росчерками задрожали перед его глазами. Боммм! Пауль вздрогнул.
Боммм! Загудело по всему дому. Гудение отдалось в половицах, они задрожали, задребезжали створки книжного шкафа, и Леверкюну показалось, что весь дом заходил ходуном. Боммм! Ах да, часы, всего лишь часы. Помнится, Треберн рассказывал местный анекдот про часы.
«У нас в Нижней Бретани слово габель — соляной налог — известно только понаслышке, тем не менее крестьяне очень боялись его в старые времена. Некоторые думали, что Габель — это какая-то ужасная старуха, ведьма или что-то в этом роде. А некоторые думали, что это страшный и вредный предмет. И вот однажды какой-то деревенский священник получил в подарок от одного богатого господина стенные часы. Крестьяне долго думали, что это такое; и, наконец, одному из них пришло в голову, что незнакомый предмет и есть ненавистная габель. Среди крестьян начался переполох. Они уже стали запасаться камнями, намереваясь уничтожить злополучные часы, но тут вовремя подоспел священник и уверил их, что это вовсе не габель, а свидетельство о полном отпущении грехов всем его прихожанам, присланное ему самим папой. Крестьяне сразу успокоились и разошлись по домам».
Боммм!
Тысяча шестьсот восемьдесят один? Пауль поднес рукопись к окну, за которым дневной свет становился все яснее и внятнее, цифры отчетливо обозначились на сероватой бумаге: 1861. Не то! Пришлось снова продолжать поиски.
Тут на кухне раздался стук, потом что-то заскрипело, потом, судя по звуку, на пол упал что-то тяжелое. Пауль оцепенел. «Там кто-то есть!» — эта мысль обожгла его мозг и на мгновение парализовала его тело. Звуки с кухни больше не доносились. Пауль вздохнул было спокойно, но тут снова что-то заскрипело и послышался звук бьющейся посуды. Пауль снова замер. В нем мучительно боролись два желания: пойти на кухню и посмотреть, что же там происходит и желание убежать из этого дома. Оставаться в гостиной и прислушиваться к каждому шороху было мучительно. Но он продолжал стоять неподвижно и вслушивался в звуки, которые окружали его. Тикали часы. Шумел ветер. Где-то вдалеке кричали чайки. Что-то шуршало во дворе. И вдруг среди всей это тишины раздался пронзительный грохот, как будто кто-то ударил в медный таз, как в гонг. Обливаясь потом, Пауль прокрался на кухню. Дверцы деревянного буфета были распахнуты настежь, какая-то посуда лежала на полу. Пауль несмело подкрался к буфету, и под ноги ему (хорошо не на голову!) грохнулась медная кастрюля. Пауль отскочил в сторону, и тут одна за другой из буфета посыпались тарелки. Некоторые разбивались, а некоторые — нет. Казалось, кто-то целился в Пауля. Несколько раз даже попал.
«Сначала, головы, теперь тарелки…» — уныло размышлял Пауль, пытаясь разглядеть в темноте, кто же их так методично выкидывает. «Ну головы — ладно, в таком тумане чего только не почудится… А это?»
У него болел живот и в висках стучала кровь, но все же он заставил себя подойти поближе, когда тарелки перестали падать. Видимо, запас их иссяк. Подобрав какой-то осколок, Пауль швырнул его в буфет:
— Вот тебе!
— Мяааау! — донеслось из темных недр буфета и черная тень проворно метнулась с буфетной полки на кухонный стол.
— Скотина! — заорал Пауль, который злился не столько на бедное животное, сколько на себя. Он попытался швырнуть в кошку еще на разбитую тарелку, но «скотина» исчезла со стола раньше, чем брызнули осколки. Пауль, как безумный, гонялся за кошкой по всей кухне, кидая в нее всем, что попадалось под руку, но ни разу не попал. Кошка, наконец, догадалась улизнуть через окно, которое Пауль разбил, когда метал сковородку.
С минуту Пауль стоял, глядя на разбитое окно, а потом принялся хохотать. Ну в самом деле, чем не комедия — вся кухня в осколках и черепках из-за какой-то кошки. «Интересно было бы посмотреть со стороны на себя, когда я за этой тварью гонялся!» — усмехнулся Пауль, и, неожиданно взбодрившись и повеселев, оправился назад в гостиную.
В гостиной тоже был полный разгром, повсюду валялись книги, и Пауль с трудом вспомнил, какие из них он просматривал, а какие еще нет. Он приготовился к долгим у нудным поискам, но тут в кои-то веки ему повезло. Заветная цифра отыскалась совсем скоро на первой странице потрепанной, но еще вполне крепкой рукописи, которая полностью соответствовала описанию господина Горнека. Пауль для полной уверенности повертел ее в руках, стоя у окна и, удостоверившись, что это именно 1681, а не 1861, 1186, 1618, 1816 или 1186, стал искать, во чтобы ее завернуть.
За окном раздались шаги, и прежде чем Пауль успел что-то сообразить, дверь отворилась, и луч электрического света больно ударил его по привыкшим к полумраку глазам.
— Бросить оружие! Руки вверх! Вы арестованы! — услышал он.
— Но это же я… вы же свои… — пробормотал Пауль, прекрасно понимая, что любое объяснение будет выглядеть нелепо. Не следы же полковника Шмидта он здесь искал…
26
— Рита, Рита, ты послушай! Нет, ты только послушай! — вопила в телефон Татьяна. Я поморщилась и отодвинула трубку от уха.
— Я слушаю, слушаю, — сухо ответила я. Психованное семейство, честное слово.
— Рита, Димочка вернулся!
— Ну слава тебе Господи! Ну и где он был?
— В Питере, где же еще? Конечно в Питере! Ты представляешь, ты была права, он поехал туда со своей девушкой, а она там осталась. Она его бросила.
— Ну теперь твоя душенька довольна?
— Нет, ну ты представляешь, нахалка какая? Он ее в Питер повез. Там ее водил по музеям. Развлекал, в кафе угощал, а она взяла и его бросила?
— Тань, меня не интересуют любовные похождения твоего мальчика.
— А меня интересуют! Потому что они гуляли там на мои деньги!
— И что ты собираешься теперь делать?
— Нет, ну ты прикинь, она же такая нахалка! Бросила его!
— А если бы она его не бросила, то ты думаешь, она вернула бы тебе эти деньги?
— Ну при чем тут деньги?
— Ты сама о них только что говорила.
— Я говорила?!
— Ну не я же!
— Ты не понимаешь, я совсем не об этом говорила! Вечно ты передергиваешь! Я тебе об одном, а ты мне сразу про другое…
— Таня, скажи, а для чего ты мне позвонила?
Как всегда, мой вопрос застал Таньку врасплох, и она сначала помолчала, потом всхлипнула и прошипела свое вечное.
— Рит, ну какая ты в самом деле…
— Да, я такая.
— Папа мой прямо бушевал, насилу его уговорила Димку не трогать. Мальчик приехал такой расстроенный.
