Когда я подошел к подножию холма, то увидел свисающий с крыши школы лозунг:
СИЛА ВООБРАЖЕНИЯ ПОБЕЖДАЕТ СИЛУ ВЛАСТИ.
Это было волнующее зрелище. Я осознал, что мы собственными силами смогли сменить декорации.
С учащенно бьющимся сердцем я поднялся на холм и увидел, как с десяток учеников под руководством учителя физики стирают надпись на главных воротах. Запах растворителя висел в воздухе. В этих ребятах, пытавшихся восстановить изначальный вид, было что-то омерзительное. Какой-то радиожурналист брал у них интервью.
– Как вы считаете, кто мог это сделать?
– Кто-то не из Северной школы. Наши учащиеся такого никогда не сделали бы, – ответила мерзкая девица со следами синей краски под ногтями и со слезами на глазах.
Когда я вошел в аудиторию, Адама улыбнулся мне и подмигнул. Никто этого не видел, мы обменялись рукопожатиями.
Было уже больше половины девятого, а мы еще не попали в центральный зал. По радио объявили, что все должны оставаться в своих классах. Вся школа была встревожена. Над школой кружили вертолеты. Бригада мерзких учеников под руководством учителя физкультуры разбирала на крыше баррикаду.
Преподаватели считали первостепенной задачей ликвидировать флаг с надписью и граффити. Начальство опасалось, что это может повредить репутации школы. Чтобы информация о происшедшем не просочилась в СМИ, нужно было прежде всего вернуть школе прежний вид. Другая группа учащихся с тряпками в руках стирала иероглиф «Убить» у центральных ворот. Возглавлявший ее зампредседателя школьного совета, увидев меня, бросился навстречу. Глаза у него были красные: видимо, у него потекли слезы, пока он стирал красную краску.
Не выпуская из руки тряпку, он схватил меня за шиворот.
– Ядзаки, это все ты натворил? Твоя работа? Мне трудно представить, что учащийся Северной школы решился бы так ее обесчестить. Отвечай, Ядзаки, отвечай! Скажи, что ты этого не делал, немедленно отвечай!
Мне была неприятна холодная тряпка, прижатая к моей шее. У меня возникло желание его ударить, но мне не хотелось привлекать к себе внимание, поэтому я только пристально посмотрел на него и гневно выкрикнул: «УБЕРИ РУКУ!» Я и сам не мог понять, почему так сильно разозлился. Этот очкарик, с торчащими зубами и седеющими волосами, в свои семнадцать лет плачет над надписью у главных ворот своей альма- матер! Неужели это для него священный храм? Хотя таких людей я опасаюсь. Они слишком легковерны. Такие, как он, убивали, пытали и насиловали людей в Корее и Китае. Подобные люди могут плакать из-за граффити, но им наплевать, если их одноклассница сразу после окончания школы начнет сосать член у черномазого.
– Кэн, ты раскололся? – Адама был свидетелем моей стычки с зампредседателя.
– Не раскололся. Хотя у этого идиота действительно есть в руках власть.
– Конечно. Странно, что этот тип ползал по полу на четвереньках и оттирал его.
– Но почему это их так разобрало? Если я и раскололся, то только потому, что он был как бешеный.
– Ну, особо-то на тебя никто и не нападал.
– Да я и сам не знаю, с чего вдруг так получилось.
– Возможно, потому, что это была нечистая борьба.
– Нечистая?
– Наши побуждения были нечистыми.
– Наши побуждения? Возвести баррикаду?
– Даже возведя баррикаду, мы не собирались на ней умереть.
– Ты болван, Адама! Сколько людей ежедневно умирают во Вьетнаме?
Обычно выдавая подобные пропагандистские заявления, я немедленно перехожу на стандартный японский. Когда представители «Комитета за мир во Вьетнаме» произносят свои речи на диалекте, это звучит странно.
– Во Вьетнаме?
– Такие ублюдки, как зампредседателя, совершали чудовищные злодеяния в Нанкине и Шанхае!
– Нанкин? Конечно. Но тебя не раздражает, когда они пытаются от этого отмыться?
– Конечно раздражает. Они бесятся, что мы оскорбили систему, но много ли ты знаешь здесь защитников этой долбаной системы?
– Я имел в виду совсем другое.
– Что именно?
– Что они пытаются разрушить все то, что мы для них создавали, – с грустью сказал Адама. Он всегда был таким, и в его словах звучала безысходность. Но при этом он обладал способностью убеждать.
Перед окнами учительской, возле кабинета директора, у стены библиотеки стояли кучки учеников, которые, обливаясь потом в июльскую жару, стирали граффити. Возможно, Адама был прав, когда говорил, что не только образцовые учащиеся, но и самые никудышные, из-за своего комплекса неполноценности готовые умереть за честь школы, усиленно орудовали тряпками.
В коридоре перед директорским кабинетом стоял с бледным лицом Накамура. В руке у него была тряпка. Увидев меня и Адама, он натянуто улыбнулся.
– Зачем ты держишь эту тряпку? – удивился Адама, и Накамура в ответ высунул язык.
– Я решил, что может показаться подозрительным, если я буду сидеть без дела. Не забывайте, что я – НЕ ОСТАВЛЯЮЩИЙ ОТПЕЧАТКОВ ПАЛЬЦЕВ. Но, послушай, Кэн-сан, это действительно странно...
– Чего странного?
Тут Адама схватил меня за рукав, заставил присесть на пол и притворился, что стирает надписи с пола. По коридору к нам приближались завхоз, два охранника, а с ними завуч, полицейский в форме и еще один человек, похожий на полицейского в штатском. Прежде чем они успели подойти, я, вместе с Адама и Накамура, опустился на пол и притворился, что его скребу. При виде полицейского я задрожал. Почему полицейские, когда идут, так сильно бренчат? Звук его шагов еще более усиливался из-за того, что на ногах у него были грубые высокие башмаки на шнуровке. У меня было готово разорваться сердце от страха, когда под самым носом я увидел туфли остановившегося возле меня завхоза.
– А, ВЫ, РЕБЯТА, – сказал завхоз, и я поднял голову, чувствуя, что у меня перехватило дыхание. – Я понимаю, что вас это взволновало, но скоро прибудет специальная команда и все очистит. Возвращайтесь в свои классы. Скоро начнутся внеклассные занятия, а сразу после этого состоится прощальная церемония. Так что идите!
Я был зол на себя за страх, что меня арестуют и линчуют на месте, но, при виде тревожного лица завхоза с глубокой морщиной меж бровей, успокоился. Этот завхоз, выпускник юридического отделения Императорского университета Кюсю, однажды застукал меня в джаз-кафе, где я слушал музыку Антонио Карлоса Джобима, отобрал у меня стакан с кока-колой, раз десять меня шлепнул и запретил в течение четырех дней появляться на занятиях. Этот высокий тип с седыми волосами когда-то написал несколько книг об уголовном праве в давние времена, и его уроки были наиболее омерзительными. Он никогда не выходил из себя, только презрительным взглядом показывал: «Ты бездарь! У школы нет возможности тратить время на то, чтобы сделать из тебя хорошего ученика, и если тебе здесь не нравится, лучше бы ты поскорей отсюда убрался и поступил в какую-нибудь другую школу». И теперь этот мерзавец с мрачным лицом и поникшими плечами удалялся в направлении учительской. До меня донеслись слова директора: «Это самое крупное БЕСЧЕСТИЕ за всю историю нашей школы!» Мы с Адама переглянулись и еще раз пожали друг другу руки.
Адама предложил подняться на крышу и посмотреть, что там случилось. Накамура отправился с нами.
– Накамура, ты сказал, что произошло что-то странное? – спросил его Адама, пока мы поднимались по лестнице.
Толпа учеников с тряпками облепила на верхнем этаже колонны с граффити.
– Знаете, я удивился, что, когда снова зашел в кабинет директора, там не было никакого запаха.
– Понятно, они первым делом убрали твое дерьмо! – сказал Адама.
– Если ты так считаешь, значит, кто-то почувствовал этот запах.
– Возможно, охранники. Они встают часов в шесть утра. Увидев граффити, они сразу отправились в
