невозможно. В голове моей царил хаос, и сам я был порядком измотан. Поэтому заставил себя собрать в кучку то, что еще осталось во мне от способности концентрироваться: как если бы мне пришлось заново — без барабанов и труб — формировать армию из разбитых частей. Приведя сознание в некое равновесие, я стал думать.
— Самое важное — не то большое, до чего додумались другие, но то маленькое, к чему пришел ты сам, — произнес я тихонько себе под нос. Я всегда так говорю детям в классе. Ведь так на самом деле и есть? Сказать легко. Но в действительности прийти даже к “маленькой” мысли бывает ужасно трудно. Нет, скорее, иначе: наверное, чем “меньше” вывод, родившийся в твоей голове, тем сложнее тебе его было сделать.
Сон Сумирэ. Раздвоение Мюу.
Чуть спустя меня вдруг прошибло: существует два разных мира. Вот он — главный элемент, общий для “Документов”, написанных Сумирэ.
“Документ 1”
Здесь основная часть текста — пересказ сна. который Сумирэ видела той ночью. Она поднимается по длинной лестнице, чтобы встретиться со своей покойной матерью. Но когда, наконец, она почти у цели, ее мать уже уходит в “тот мир”. Сумирэ не в силах ничего изменить. А потом она стоит на верхушке башни, там нет никаких выходов, просто некуда деться, и ее со всех сторон окружают какие-то потусторонние существа. Сумирэ множество раз видела этот сон.
“Документ 2”
Здесь описывается странное происшествие, которое приключилось с Мюу четырнадцать лет назад. В парке развлечений маленького швейцарского городка Мюу оказывается запертой на целую ночь в кабинке колеса обозрения, смотрит оттуда в бинокль на окна своей квартиры и видит саму себя. Это — ее “Doppelganger” <
Совершенно очевидно, что общая тема, объединившая оба “Документа”, — взаимосвязь между “этой стороной” и “той стороной”. Как они соотносятся друг с другом. Скорее всего, Сумирэ заинтересовало именно это. Вот почему ее потянуло к столу, и она потратила столько времени, чтобы написать свои “Документы”. Говоря словами самой Сумирэ, записывая эти истории, она пыталась что-то для себя осмыслить.
Подошел официант, забрал тарелку из-под тостов, и я заказал еще лимонада. Попросил побольше льда. Отпив глоток свежего лимонада, я снова приложил холодный стакан ко лбу.
“А если Мюу не примет меня — тогда что? — написала Сумирэ в конце “Документа 1”. — Тогда ничего другого не останется — только смириться… Кровь должна пролиться. Я должна заточить нож и где-то перерезать собаке глотку”.
Что Сумирэ имела в виду? Может, намекала на самоубийство? Нет, я так не думал. Я не чувствовал в этих словах запаха смерти. Скорее, в них слышалось бесшабашное стремление двигаться дальше. Собаки, кровь — чистейшей воды метафора, я и объяснял это Сумирэ на скамейке в парке Иногасира. Смысл всего этого (собаки, кровь) — в том, чтобы “нечто” (кости, ворота) в мистической форме наделить жизнью, иначе — это “нечто” одушевить. Я хотел показать, используя аллегорию, как “История” (повествование) приобретает волшебные, магические свойства, потому и рассказал Сумирэ о китайских воротах.
Где-то должна перерезать собаке глотку.
Моя мысль врезалась в твердую стену. Все, дальше — тупик.
Куда же подевалась Сумирэ? Где это место на острове, куда ей понадобилось идти?
У меня все не шла из головы картина: Сумирэ провалилась в глубокую яму, вроде колодца в поле, где-то вдали от людей, сидит там и ждет помощи. Вероятно, поранилась и страдает в одиночестве от голода и жажды. При мысли об этом мне сразу хотелось куда-то бежать и что-то делать.
Но ведь полицейские четко сказали, что никаких колодцев на острове нет. И о существовании каких- нибудь “дыр” в окрестностях городка они тоже не слышали. “Это очень маленький остров, и нам, местным, тут каждый колодец знаком, каждая яма”, — сказали они. Наверное, так на самом деле и есть.
Я решаюсь выдвинуть собственную гипотезу.
Сумирэ ушла на
Тогда многое становится понятно. Сумирэ прошла через зеркало на “ту сторону”. Скорее всего, чтобы найти там “ту”, другую Мюу. Что ж, вполне логичный шаг: если Мюу на “этой стороне” не может ее принять, ничего другого просто не остается.
Как там она писала? Я напряг память. “Итак, что же нам делать, чтобы избежать столкновения? С точки зрения логики, это просто. Нужно видеть сны. Постоянно видеть сны.
Войти в мир сновидений и больше не покидать его. Жить там вечно”.
Вот только один вопрос.
С точки зрения логики, это просто. А объяснить конкретно, как это сделать, я, конечно, не смогу.
Итак, я снова у разбитого корыта — там, откуда начал.
Я задумался о Токио. О своей квартире, школе, где работаю. Вспомнил, как тайком запихивал кухонные очистки в мусорную урну на станции. Не прошло и двух дней, как я уехал из Японии, а кажется, что там — совершенно иной мир. Почти через неделю начинается новый учебный год. Я попробовал представить, как стою в классе перед тридцатью пятью детьми. Отсюда, из такой дали, это выглядело так странно и нелогично: моя работа — кого-то чему-то учить… Пусть даже десятилетних детей — все равно абсурд.
Снимаю темные очки, носовым платком вытираю лоб, снова надеваю очки. Потом смотрю на морских птиц.
Я размышляю о Сумирэ. Вспоминаю день ее переезда на новую квартиру, дикую эрекцию, которую почувствовал, когда Сумирэ сидела рядом. Таким мощным и твердым он никогда еще не был. Такое ощущение, что меня разорвет в клочья. Тогда, в воображении — вероятно, это Сумирэ и называет “миром сна”, — я занимался с ней любовью. Но ощущения той близости, оставшиеся в моей памяти, гораздо реальнее секса, который случался у меня с другими женщинами на самом деле.
Во рту — какой-то ком, я проталкиваю его внутрь остатками лимонада.
Снова возвращаюсь к своей “гипотезе”. Пытаюсь продвинуться вперед хотя бы на шаг. Просто решаю для себя, что
Сумирэ где-то умудрилась найти выход. Что это за выход, как она его обнаружила — такие вещи сейчас понять невозможно. Оставлю это на потом. Хорошо, попробую представить этот “выход” как дверь. Я закрываю глаза и рисую в своем воображении эту дверь во всех подробностях. Самая банальная дверь в самой обычной стене. Сумирэ где-то ее обнаружила, повернула ручку и просто шагнула наружу — с “этой стороны” на “ту сторону”. Как была — в тонкой шелковой пижаме и пляжных сандалиях.
Что там, за этой дверью, какой вид — не могу представить, моего воображения уже не хватает. Дверь захлопнулась, и Сумирэ назад больше не вернется.
Я вернулся в коттедж и соорудит себе немудреный ужин из того, что было в холодильнике. Спагетти с помидорами и базиликом, салат, пиво “Амстел”. Потом сидел на веранде и думал неизвестно о чем. Или вообще ни о чем не думал. Никаких телефонных звонков. Наверное, Мюу пыталась дозвониться из Афин. Но связь на этом острове совсем никакая.
Как и вчера в это время, небесная синева с каждой минутой становилась все глубже, над морем поднималась огромная круглая луна, небосвод продырявила горстка звезд. Ветер, поднимаясь по склону, чуть колыхал цветы гибискуса. На самом конце мола автоматический маяк мерцал в темноте древним светом. Пастухи медленно спускались по горной тропе, ведя за собой осликов. Голоса то накатывали, приближаясь, то замирали. Я тихо впитывал всю эту экзотику чужой страны, здесь совершенно естественную.
В конце концов, никто так и не позвонил, Сумирэ тоже не объявилась. Только спокойно и медленно текло время, ночь становилась все глубже. В комнате Сумирэ я прихватил несколько кассет с записями и стал их слушать в гостиной. На одной — песни Моцарта. Рукой Сумирэ на этикетке было написано — “Элизабет Шварцкопф и Вальтер Гизекинг (ф-но)”. Я мало, что смыслю в классике, но тут сразу
