Каждые несколько секунд он клевал носом, и сон окутывал его, как теплый бриз. — Мы почти у цели, — сурово говорил он себе. — Сейчас мы услышим, на что это похоже, когда перерезают ахилловы сухожилия. — Он опустил глаза на фигуру, без движения лежащую перед ним на полу, и подумал: — Хотя кто эта женщина?»
Ее юбочка задралась, приоткрыв красные трусики и белый живот, поднимающийся и опускающийся, как волна. Он все еще не отводил взгляда от ее белого маленького животика, покрытого пушком, когда наконец оторвал последний кусок клейкой ленты от своего пакета. Он полез внутрь и стал разворачивать упаковочную бумагу, пока не извлек тонкий, заостренный на конце стальной предмет. Вот он… наконец-то… нож!
Когда он увидел, что держит его в правой руке, образ ребенка, лежащего в кроватке, обжег его мозг, и он негромко вскрикнул. Когда женщина подняла голову и разглядела нож для колки льда, ее глаза расширились от ужаса. От сдавленного крика, заглушенного кляпом, вены у нее на шее вздулись, и она яростно затрясла головой. Лоскут кляпа болтался туда-сюда, когда она делала это, и слюна стекала по подбородку к ее шее. Кавасима смотрел то на нож, то на живот женщины, думая: «Предположим, я собираюсь убить кого-то другого». Он отпустил ее ногу и, перекинув через ее тело колено, оседлал ее. Он нацелился концом ножа для колки льда в точку как раз под ее пупком. Женщина затаила дыхание, и волнообразные движения ее живота прекратились. Он нежно провел по пушку концом ножа и уже собирался нанести сильный удар, когда очередной теплый бриз пронесся над ним, и он почувствовал, как огромная тень проникла в его тело и пропитала его. Потом он ощутил запах аммиака. Резкий, высокий голос произнес: «Не трудись возвращаться!» Звук закрывающейся щеколды. Смутный силуэт в заиндевелом окне. «Это мать, — подумал он. — Она во мне».
Чувство единства с матерью было невыносимым. Это как если бы она украла его тело и держала его под замком. Он пытался закричать: «Я тебя ненавижу!», когда потерял сознание.
Тиаки Санаде удалось добраться до кухонных ножниц и перерезать шнур, связывавший ее руки. Она вытащила кляп изо рта и долго после этого смотрела на лицо мужчины. Звать полицию она не собиралась. Это привело бы к тому, что ей самой пришлось бы провести часы — если не дни — в полицейском участке. В сумке своего гостя Тиаки нашла записную книжку и еще один пакет. В нем был второй нож — большой, жуткого вида. Она устала, ее горло, грудь и запястья болели, но записную книжку она прочитала с начала до конца. Даже закончив чтение, она не знала, что перед ней — настоящий план преступления или фантазия больного ума. Но одна вещь сомнений не вызывала — человек, спавший перед ней на ковре, не был тем принцем, который восхищался ею издалека и опрометью спешил на ее спасение. Может быть, он был убийцей, а может, просто извращенцем, который заигрался. Но в любом случае она была для него только продажным телом. Тиаки забралась в постель и зарылась в одеяло, но спать не могла. Она не боялась, что ее гость проснется — действие ксалкиона продолжается не один час, — но о многом ей предстояло подумать.
Она вспомнила нож, прижатый к ее животу, и поняла, что не ощущала страха в это мгновение. Потому ли это, что она уже приговорила себя к смерти? Или она была слишком измучена, чтобы бояться чего бы то ни было? Или ей было интересно поглядеть, на что это будет похоже, когда этот человек ударит ее ножом?
Глядя в потолок, говоря себе, что это не больно, в то время как маньяк отрывал клейкую ленту от своего пакета, она была охвачена странной мыслью, мыслью, не имевшей никакого отношения к происходящему. Человек, который что-то нежно шептал ей на ухо, в то время как она кусала его ладонь, человек, который ждал ее на морозе у дверей больницы, и человек, который связал ее и хочет перерезать ей ахилловы сухожилия. — это один и тот же человек. Эта мысль поразила ее, и она решила снова к ней вернуться. Умом этого не понять: в этом мужчине — два разных человека, а то и больше. И это делает его уникальным. Не похожим на всех, кого она до сих пор знала. Он не был таким, как ее отец, конечно, но он и не был таким, как Кадзуки, или Ацуси, или Хисао, или Йосияки, или Ютакаю. Все они могли превратиться из идеального человека в ублюдка худшего сорта в сотую долю секунды. Как только темная сторона мужчины проявляла себя, Тиаки чудилось, что тот превратился в кого-то совершенно другого, и только секс, казалось, позволял пережить это разочарование. Поэтому утрата сексуального влечения всегда повергала ее в отчаяние.
Говоря себе, что это поможет ей уснуть, она оживила в памяти минуты, когда она шла рядом, рука в руке с этим человеком и когда они ехали в такси, освещенные огнями небоскребов. Никогда прежде не была она так переполнена прекрасными чувствами. В этом она была уверена.
Тиаки разбудил поздним утром телефон. Звонил менеджер ее клуба:
— Ая-сан, появись сегодня в офисе.
Она встала и подошла к своему гостю. Он спал уже десять часов кряду, лежа на левом боку, спиной к стене. Рана над левым глазом закрылась, кровь сгустилась и почернела. Проведи вокруг него черту мелом, и он сойдет по виду за жертву убийства. Она собрала рассыпанную посуду, в том числе кухонные ножницы, обратно в ящик и подмела пол. Окровавленная открывалка для консервов лежала в раковине (надо будет ее вымыть) рядом с кляпом, который был у нее во рту. Кофеварка, видимо, сломана окончательно. Она хотела пропылесосить пол, но не стала этого делать, чтобы не разбудить его. На ковре кровь и кофе. Надо будет потом его почистить.
Бумажник мужчины валялся рядом с кофеваркой. Его зовут Кавасима Масаюки. Рядом с водительским удостоверением она нашла фотографию, моментальный снимок, на котором он стоял рядом с женщиной в очках, державшей на руках новорожденного ребенка. Так вот кто такая Йоко. Женщина в очках улыбалась, но Кавасима Масаюки смотрел без всякого выражения, только морщил брови. Глядя на эту фотографию, она порадовалась, что он только ее клиент, мужчина на одну ночь. «Если бы увидела эту фотографию после наших встреч два или три раза, я бы, наверное, сожгла ее, — подумала она. — А если бы это было десять раз, я бы наверняка, выследила эту женщину и убила ее». Тихонько открыв холодильник, Тиаки взяла бутылку «Виттеля» и немного аспирина и «Алкозельцера». Она подняла нож для колки льда, который он уронил на ковер около двери, и вместе с бумажником, вторым ножом и записной книжкой положила рядом с его сумкой.
Тиаки Санада налила два сантиметра медицинского спирта в одну из веджвудовских фарфоровых супниц и окунула в него иглу четырнадцатого размера и кольцо, замыкающееся шариком. Она промыла свой левый сосок антибактерицидным мылом и надела на руки пару хирургических перчаток.
При этом она размышляла, что будет, когда ее гость, проснувшись, увидит, что она решила сделать пирсинг во втором соске. Она была уверена, что он пойдет домой — туда, где его ждет женщина в очках. «Я могла бы опять ударить его открывалкой для консервов или вызвать полицию, — думала она, — но если мужчина решил идти домой, он пойдет домой».
Тиаки верила, что если выбрать что-то болезненное, принять боль и оставить, как символ ее что- нибудь прекрасное в своем теле, значит, стать сильнее. Она должна стать по крайней мере немного сильнее, чем была раньше, или она не сможет выдержать одиночества, когда Кавасима Масаюки уйдет. Сидя за обеденным столом, она капнула дезинфицирующим раствором на ватный шарик и еще раз протерла им сосок. Она сделала две маленькие пометки по сторонам соска, поглядела в зеркало и убедилась, что между ними в самом деле проходит правильная горизонтальная линия. Она вернулась к кушетке и села, откинувшись, потом взяла иглу из супницы и стала рассматривать ее кончик. Она выглядит совсем как шприц, только не входит в тело, а проходит сквозь, прокладывая туннель между клеток. Она окунула конец иглы в мазь и только тут заметила, что мужчина сидит и смотрит на нее.
Кавасима проснулся, чувствуя, что левая сторона его лица горит огнем, и сперва вообще был не в состоянии ничего видеть. Когда его зрение и разум постепенно прояснились, он вспомнил мало-помалу события этой ночи. Он медленно сел, глядя на девушку, которая, обнаженная по пояс, сидела спиной к нему на кушетке. Теперь все ее внимание было приковано к ее собственному соску. Она зажала его между пальцами левой руки, а в правой стиснула острый и очень тонкий хирургический инструмент. Образы прошедшей ночи продолжали вспыхивать в его мозгу. «Значит, я так и не убил ее». — подумал он. Его сумка лежала рядом с кушеткой, там, где он ее оставил. На сумке было аккуратно сложено его пальто, а на пальто лежали ножи и бумажник. «Как только я уйду отсюда, — думал он, — я выброшу оба ножа. Избавляться от
