подверглась в детстве. Я и сама всю дорогу в такси думала о том, как так случилось, и не находила ответа. А потом вошла в этот ресторан, и он оказался настолько прекрасным, что я в одно мгновение забыла об этом.
Тут девушка ненадолго замолчала и улыбнулась. Совершенная улыбка, берущая в плен своего очарования того, кто взглянет на нее, решил Аояма.
— Я думала о том, что помогло мне легко забыть обо всех кошмарах и не стать угрюмым человеком с ужасным характером. И тут я села за этот стол и увидела эту скатерть, подсвечники, салфетки и еще вот это. Этот милый орнамент на шлифованном стекле, этот виноград и птичек, изящный изгиб линий музыкальных инструментов… Все это, элемент за элементом, вырезано вручную. И на стеклах других перегородок уже совершенно другой орнамент…
— Что вам сказать?.. Возможно, это и впрямь ручная работа.
— Безусловно, так оно и есть! От всего этого исходит какое-то тепло. И тут меня осенило. Я нашла ответ на забытый вопрос. Я поняла, что это был балет.
— Вот как. Это то, что сбросило с вас тень ужасного детства.
— Именно. Я тогда училась в четвертом классе начальной школы, и мы жили в тесной квартирке в Сугинами, но рядом была маленькая-маленькая балетная студия, в которой преподавали очень пожилая женщина и ее дочь. Плата за занятия была довольно низкой, и тогда мама сказала: 'Может, тебе попробовать поучиться?' Я не очень-то разбиралась в этом, но была сравнительно сильной для своего хрупкого телосложения, и через год пожилая преподавательница написала рекомендательное письмо, чтобы меня перевели в более профессиональную школу. Я стала кем-то вроде стипендиата и поступила в одну из самых больших балетных студий в Японии, расположенных в Минами-Аояма. Мне трудно это объяснить, но когда я обливалась потом, мне казалось, словно я своими глазами вижу, как вместе с этим потом выходят все проблемы и неприятные мысли. В студиях же есть зеркала, да? Когда, отражаясь в этих зеркалах, я делала какое-нибудь па… А, возможно, вы знаете, что па — это движение ног в балете. Так вот, когда ты видишь, что тебе удается действительно красиво выразить в танце движение, ты чувствуешь новый прилив бодрости. Возникает интересный образ, и ты вроде как сливаешься с ним, становишься единым целым, понимаете? Пожалуй, именно так я и избавлялась от всех дурных мыслей и переживаний.
Пробка, вынутая из бутылки 'Барбареско', источала характерный аромат. Дегустируя вино по совету сомелье, Аояма изо всех сил старался сдерживать слезы. По окончании дегустации сомелье ушел. На столе появилась первая тарелка карпаччо. И когда они вновь остались одни, Аояма не знал, что сказать.
— Вот уж поистине, — наконец произнес он, — вы прекрасны!
С этими словами Аояма выпил, после чего положил свою ладонь, в которой не было бокала, поверх руки Асами.
— Простите, неужели вы смогли понять меня? Я по-настоящему счастлива. Я все свое время отдавала балету, но мне так и не встретился человек, кому я могла бы открыться. А потом я получила травму, и были люди, которые просто находились рядом, но никто и никогда не окружал меня теплом. Боюсь показаться навязчивой, но вы первый человек, кто так добр ко мне. И кому я смогла рассказать все это. О своей матери и ее втором муже. Аояма-сан, вы первый…
7
Аояма проводил Асами Ямасаки до такси. После вина они пили граппу и неторопливо добрались до десерта. Из ресторана они вышли в двенадцатом часу ночи. Наверняка Асами с радостью встретилась бы со мной, даже если бы я пригласил ее в какой-нибудь бар. Но такой вечер с ужином был совершенным, решил Аояма. Рядом с этой женщиной он пребывал в постоянном напряжении, и ему казалось, что если между ними появится нечто большее, то за это впоследствии ему придется поплатиться.
В такси во власти пьянящего действия вина и граппы он хотел было дотронуться до нее, но, терзаемый сомнениями, взял себя в руки и сдержался. Мужик сорока двух лет, который колеблется, дотронуться или нет. Как это противно, подумал он про себя.
— Давайте в ближайшее время снова пообедаем или поужинаем вместе, — предложил Аояма выходящей из такси Асами.
— Когда? — словно не раздумывая, спросила девушка, и на ее лице, столь откровенно выдававшем радость, тут же возникло выражение, какое бывает у ребенка, уличенного в шалости. Смущенное лицо, которое в одно мгновение продемонстрировало столь деликатную метаморфозу. Сразу же после этого удачно выбранный момент для потупленного взора. И, наконец, улыбка, говорящая о невозможности подавить прилив радости. Весь этот спектакль, исполненный Асами, вызвал приятное возбуждение во всем теле Аоямы.
— Я позвоню, — сказал он.
— Я буду ждать, — тихим голосом ответила она.
— Прости, что звоню в такое время.
По дороге домой Аояма из такси позвонил Есикаве. Чувство восторга от того, что молодая и невероятно красивая девушка открыто испытывает симпатию к нему, не покидало его даже после того, как он остался один в такси. Этот сладостный восторг, будто бы кровь, текущая в его теле, превратилась в мед, сделал Аояму удивительно сентиментальным. Он узнал оставшийся на сиденье запах духов Асами и вспомнил, как был неприятен сам себе, оттого что всерьез не решался дотронуться до нее. Сладостный восторг придал ему сил, чтобы признаться самому себе в том, что у сорокадвухлетнего мужчины бывают такие моменты. После этого у него возникло нечто вроде симпатии ко всем мужчинам среднего возраста. Аояма растаял, и ему вдруг захотелось кому-нибудь позвонить. Он достал из портфеля мобильный телефон, одолеваемый желанием поделиться своим настроением со всеми в мире мужчинами среднего возраста, но, разумеется, кроме Ёсикавы таких друзей у него не было.
— Ты спал?
— Что случилось? Ты так поздно звонишь… — раздался в трубке заспанный голос Ёсикавы.
Похоже, он был еще выпившим. Аояма неоднократно бывал в гостях у Ёсикавы, и он представил, что тот, должно быть, выпил коньяка 'Мартель Кордон блю' или чего-нибудь в этом роде в своей маленькой гостиной размером не более восьми дзё.[2] Дождавшись, пока жена и дети лягут спать, он достает бутылку и бокал с полки, где красуются призы с соревнований по гольфу, и, самостоятельно нарезав на кухне сыр или другую закуску, коротает время до сна за чтением какого-нибудь еженедельного издания или просмотром видео. Бедняга, подумал Аояма. Я должен объяснить ему, что если тебе за сорок, это еще не значит, что шансы потеряны. Нельзя отчаиваться и смаковать свое одиночество за стаканчиком спиртного на ночь. Мне нужно с ним поделиться…
— Дело в том, что у меня сегодня вечером было свидание, — сообщил Аояма, стараясь не выказывать кокетливых нот в голосе.
— Вот как. И что?
— Она великодушно рассказала о своем прошлом.
— И каким же оно было?
— Я не могу раскрывать детали, так как это чрезвычайно приватная тема. Могу лишь сказать, что у нее было ужасное детство, и она нашла в себе силы преодолеть это. Хотя тебе, наверное, не понять…
Ёсикава молчал.
— Эй, ты меня слушаешь?
— Слушаю!
В голосе Ёсикавы сквозило недовольство. Восторженное настроение Аоямы немного поугасло.
Почему, несмотря ни на что, Ёсикава не может искренне порадоваться за меня? Нечто подобное описала известная женщина-обозреватель в своей колонке в журнале. Вопить от радости, громко плакать, страдать до саморазрушения, испытывать бурный восторг — все эти функции изначально не свойственны человеческой природе. И если будничная жизнь человека нестерпимо скучна, то он легко их утрачивает. Богатое выражение чувств и эмоций — это своего рода привилегия.
— В общем, я под впечатлением.
— Это здорово.
Казалось, что Ёсикава не просто был не в духе. Похоже, произошло что-то неприятное.
— Что-то случилось?
Не отвечает. Наверное, мне лучше повесить трубку.
