Верроккио вошел в спальню с закопченными стенами. Леонардо испуганно выглядывал из-за его плеча. На постели лежал иссохший старец. В мерцающем свете подвешенной у изголовья лампады его лицо с ввалившимися щеками казалось окаменевшим. Но его оживляли глаза, проницательные, быстрые. Возле кровати, прямо на голом полу, сидел высокий худой человек с черными волосами. При виде гостей он тотчас поднялся.
– Ну, я пошел.
Со стороны постели прозвучал хрипловатый, совсем тихий, как легкий вздох, голос:
– Оставайся, Джованни! – Но тут же увядшие губы растянулись в улыбке: – Андреа!
Его быстрый взгляд с Верроккио перескочил на Леонардо, изучающе задержался на его лице.
– Мой ученик. Сын сэра Пьеро да Винчи. Я уже говорил тебе о нем, мой учитель. Я привел Леонардо к тебе. Благослови его. Он достоин этого.
Леонардо смущенно опустил глаза. Арендатор оторопело молчал.
– Вот как? – послышалось с порога ехидное замечание толстяка.
– Уходи! – задыхаясь, проговорил старик, повелительно взглянув на него. – Уходи.
– Хорошо, дядюшка! Хорошо, – примирительно сказал толстый племянник и исчез.
Больной некоторое время смотрел на дверь, затем возмущенно прошептал:
– Украл у меня кубки. Меня грабят. Все обирают меня. И ждут моей смерти. Но они ошибаются. Имения моего им не видать. Оно будет твоим, мой верный Джованни.
Арендатор схватился рукой за подбородок. Леонардо заметил, какие у него узловатые пальцы.
– Ты, Андреа, завтра приведи ко мне какого-нибудь нотариуса, – хватая воздух ртом, часто говорил старик. – Лучше всего отца этого мальчика. Ладно? Подойди ко мне, мой мальчик! Дай посмотреть на тебя. Хоть глаза у меня уже слабые и параличом я разбит, но все еще могу отличить настоящего человека. Итак, ты желаешь стать ваятелем?
– Живописцем и ваятелем! – выпалил Леонардо. Его Звонкий голос будто струя свежего воздуха ворвался в застоявшуюся атмосферу комнаты. Возле больного старика до сих пор все ходили на цыпочках и даже приезжий арендатор осмеливался говорить только шепотом.
– Ты думай о двух вещах! – прохрипел Донателло. – О двух!
Взгляд его витал вокруг светлокудрой головы юноши, скользил по его стройному стану.
– Как ты похож на… на моего Давида!..
При последнем слове Леонардо содрогнулся. Он понял, что его так смутило при виде статуи. В мозгу стала вырисовываться забытая картина. Воспоминание об одном летнем дне, когда они с Никколо, решив выкупаться, сбежали к Арно и на глади тихой воды он увидел вдруг себя обнаженным.
– Как мой Давид, – повторил Донателло.
– Я видел его. Недавно. Не прошло еще и получаса, – улыбнулся Леонардо. – Очень… очень хорош, – добавил он.
Верроккио положил руку на одеяло больного.
– Мой учитель! Ты только что посоветовал Леонардо думать о двух вещах. Но ты не сказал, о каких.
– О каких? Разве ты не понял? – Веки у Донателло затрепетали. – Андреа! Ведь ты знаешь. Я научил тебя этому! Научи и ты его. Думать о красоте. И о правде.
«Красота и правда, – повторил мысленно Верроккио. – Бедный учитель мой. Тень прежнего маэстро. Твое тело лишено возможности двигаться. Тебе не видать больше красоты. Дом твой уже разграбили. А где найдешь ты правду?
– Слышишь ли ты, мальчик? – Легкие Донателло шумно втягивали воздух. – Слушай меня внимательно. Смотри, ничего не упускай из виду! Храни верность красоте и правде! Жизнь… – Он поднял высохшую, жилистую руку. – Жизнь… – И махнул рукой. – Ты, Андреа, хочешь, чтобы я его благословил?
Верроккио кивнул, и пальцы больного легли на плечо Леонардо. Юноша опустился на колено возле постели.
«Донателло, – подумал он. – Божественный живописец, как и Джотто[10] ».
Старик пробормотал что-то, дрожащий палец, будто опадающий лепесток сказочного цветка, легко коснулся лба юноши.
– А теперь ступай, дитя мое, – прошептал умирающий. – Ты же, Андреа, останься. И ты, Джованни. Я должен с вами поговорить.
– Иди домой, я тоже скоро приду. – Верроккио погладил кудри своего ученика.
Поглощенный впечатлением от необычной встречи, Леонардо спускался по лестнице, едва передвигая ноги. Он рассеянно, хотя и учтиво, попрощался со старой Терезой и вышел на улицу.
Среди высоких зданий на Виа де Кокомеро с их галереями и выступами, с колышущимся на ветру бельем, уже улеглась темнота. Поперечпая же широкая улица встретила Леонардо совсем еще прозрачными сумерками.
Он медленно дошел до Соборной площади и остановился у южной стороны флорентийской колокольни перед рельефами в шестигранном обрамлении. Творения Пизано[11] уже обволакивал вечер, но Леонардо еще различал очертания фигуры своего любимца. Крылатого Дедала. Летающего человека.
И почему так пленил его этот образ? Может, потому, что самого не раз тянуло ввысь, хотелось улететь,
