может ходить и вообще.
Сочувствовать чужим несчастьям — просто. Особенно если у самого в это время все более-менее нормально. Искренне радоваться чужим удачам или успехам почти невозможно. Может, и есть где-то такие святые люди, которые сами получили трояк за контрольную и радуются, что подружка там или приятель получили пятерку. Но большинство — наоборот. За Юру я радовался по-настоящему, и даже немножко погордился собой по этому поводу.
— Здесь живет кто-нибудь? — спросил я, шагая вслед за Юрой по узкой лесной тропинке. Юра шел так быстро, что мне приходилось почти бежать. Кажется, он не столько торопился куда-то, сколько наслаждался самой возможностью — быстро идти.
— А как же! — не оборачиваясь, ответил Юра. — Конечно, живут. Ты есть хочешь?
— Хочу! — не задумываясь, ответил я. Я всегда хочу есть. Уже лет десять, то есть столько, сколько себя помню. Мама говорит, что это оттого, что у меня брюхо так устроено. Когда я был маленьким, я с ней соглашался, теперь думаю по-другому, но не спорю. Зачем?
— Но у меня денег нет. Или здесь как-то иначе? Можно заработать? — с надеждой спросил я.
В нашем мире меня на работу никуда не берут. Я сто раз пытался. «Когда исполнится четырнадцать…» Или справку от врача требуют. Какой, интересно, врач мне ее выдаст?
Почти все наши где-то подрабатывают. Если это, конечно, можно так назвать. У Пантелея свой «бизнес». Ванька с братьями иномарки «раздевают», а потом сбывают добычу на Варшавском рынке. Витька, когда в семье жрать совсем нечего, тоже вспоминает старое, хотя Митька перед ней и на коленях стоял, и колотил ее… Таракан с Игорем на проспекте с тряпкой суетятся, но там конкуренция, и синяков получается больше, чем бабок. Пашка на рынке что-то таскает, Маринка как-то сезон проработала «Красной шапочкой», но потом всех остальных «сказочников» взяли и посадили. Она, кажется, испугалась и завязала. Я, конечно, тоже работаю — за мать по утрам газеты разношу. Но деньги-то она получает, так что мне это… Вот если бы курьером устроиться, но там паспорт нужен…
Господи, ну до чего же я скучный! Попал в какой-то неведомый мир, а о чем думаю? Пожрать да заработать… Правильно Клавдия говорит, что в нашем «Гарлеме» атрофируются все человеческие потребности, кроме самых простых и примитивных…
Я попробовал думать о мире, в который попал. Но информации было еще слишком мало. Если бы я был ботаник, то мог бы определить, насколько деревья и травки отличаются от наших. А ночью можно было бы посмотреть на звезды… Я читал много всякой фантастики — и старой, научной, и фэнтези, и так, не поймешь чего. В общем, логично: дыма без огня не бывает, если столько обо всех этих параллельных- перпендикулярных мирах пишут и думают, значит, что-то такое должно быть на самом деле. Вот оно и есть. Если думать в этом направлении, то сейчас тут окажутся средневековые замки, маги-колдуны, рыцари и еще какие-нибудь эльфы с гномами. Или, наоборот, какой-нибудь «город будущего» с авиетками, бластерами- кластерами и кабинками для телепортаций.
— Если ничего не изменилось, то сейчас за поворотом должен быть кабачок, — сказал Юрка. — О деньгах не беспокойся, у меня есть.
— Нет, так не пойдет! Как я потом… — начал было я, но Юрка остановился и предупреждающе поднял руку. Потом улыбнулся чуть смущенно.
— Некоторое время тебе придется делать то, что я скажу…
Я по жизни не крутой, поэтому сразу же признал его правоту и молча кивнул.
За поворотом и правда обнаружился длинный приземистый домик, похожий на добротный сарай. Над крыльцом висела вывеска: «КАБАЧОК «ТРИ КОВБОЯ» и электрический фонарь. Фонарь, естественно, не горел, потому что был ясный день, но никаким другим он быть не мог — только электрическим. Справа к стене дома был прислонен большой велосипед, а слева к специальной стойке привязана рыжая оседланная лошадь. Лошадь лениво махала хвостом, отгоняя слепней, и смотрела на нас с явным интересом. На коньке крыши сидела опрятная сорока.
Юрка не торопясь вытер ноги о половик у порога и потянул на себя тяжелую дверь…
В этот же момент дверь с силой распахнулась и саданула Юрке прямо по лбу. Юрка отлетел к перилам, повис на них и, кажется, на секунду вырубился. Из двери вырвались клубы голубого дыма, а вслед за ними выкатился рыжий мужик с какой-то картиной на шее. Впрочем, от картины остались одни ошметки, но рама впечатляла.
Некоторое время было тихо и из открытой двери выползали клочки дыма и лирическая, смутно знакомая мелодия:
Звук шипел, и я, несмотря на полное обалдение, сразу понял, что играет пластинка. Когда я был маленький, у нас тоже был проигрыватель и пластинки. Потом я его немного разобрал, хотел посмотреть, где звук сидит, а собрать не сумел. У матери тогда случилась настоящая истерика, и она меня чуть не убила, а тетя Нина, жена дяди Володи, до вечера прятала меня у себя в комнате и мать не пускала.
Когда я решил, что все уже кончилось, действие продолжилось: мужик с рамой на шее вскочил и с ревом побежал обратно. В тот же миг из трубы вылетел полуощипанный петух и, тяжело хлопая крыльями, полетел к лесу. Сорока истерически завизжала и съехала с крыши на заднице, как с ледяной горки. На крыльцо выбежала веснушчатая девица с корытом, ухватками похожая на мужика с картиной, и выплеснула на траву что-то темно-фиолетовое и явно горячее. На земле варево зашипело, и от него в разные стороны начали разбегаться какие-то штуки, похожие на крупных жуков.
Крыша кабачка несколько раз качнулась из стороны в сторону, словно раздумывая, съезжать ей или нет. В воздухе запахло мылом и протухшими яйцами. Кто-то потряс меня за плечо. Я подпрыгнул от неожиданности.
Тикаем! — негромко, но вразумительно сказал очнувшийся Юрка.
Я тупо смотрел, как он отвязывает рыжую лошадь и ловко вскакивает в седло.
— Садись позади меня! — крикнул Юрка.
Я заколебался. Честно говоря, я на лошадях никогда в жизни не ездил. Хотелось, конечно, у нас в парке всех катают, но где ж денег взять? Я предпочел бы велик, но украсть еще и его…
— Садись же! — торопил Юрка. За кабачком что-то взорвалось. Дым стал желтым и вонючим. Я уцепился за седло и Юркину ногу и с трудом влез на лошадь. Она сразу же потрусила к лесу.
Довольно долго мы молчали. Юрка несколько раз оглядывался и смотрел на меня с каким-то странным выражением, которого я никак не мог определить. При этом я все время сползал и норовил свалиться под копыта лошади. Сползал почему-то только направо. «Лошадь, что ли, кривая?» — думал я, очередной раз цепляясь за Юркину куртку.
— Ты на лошади умеешь ездить? — наконец осведомился я. Учитывая, что мы на ней уже ехали, получилось крайне глупо. Я имел в виду, что это удивительно, как же он научился, если с самого детства на костылях-то с трудом ходит.
— Да так, немного, — ответил Юрка и снова странно на меня посмотрел.
— Здесь всегда так… — я помахал в воздухе рукой и снова сполз на правый бок. — Ну, я имею в виду… динамично?
— Да нет, — медленно сказал Юрка. — Так, пожалуй, в первый раз…
Еще через некоторое время он остановил лошадь и, не предупредив меня, спрыгнул на землю. Я немедленно свалился следом. Лошадь развернулась, опустила голову и обнюхала меня. Ноздри у нее были, как ручки кресел в театре — жесткие и бархатные одновременно.
— Это нехорошо, что мы ее… ну, сперли, — сказал я. — Хозяин, наверное, разозлится… — Я представил, как разъяренный хозяин лошади гонится за нами на велосипеде.
— Мы ее сейчас отпустим, — успокоил меня Юрка. — И она обратно вернется… Надо было убраться
