теткой радость какая – внученька, да красавица какая. И ты еще свое счастье девичье найдешь…
Необыкновенно тихий, молчаливый и трезвый Володя караулил Наташу с дочкой так, словно в любую минуту на них могли напасть неведомые враги. Когда кто-нибудь из насельников приходил к Наташе и заговаривал с ней, он вытягивал шею и сжимал кулаки, стараясь услышать и понять, о чем речь. Услышав же, подозрительно хмурился и что-то бормотал себе под нос. Романтичный Леша Зеленый написал стих, в котором он сравнивал Наташу с мадонной, и прочел его девушке. Зардевшаяся Наташа не нашла слов и, обняв, поцеловала поэта. В это время в углу глухо, но вполне слышно зарычал краснодеревщик. Ромашевский, брезгливо морщась, предположил, что это у Володи такая форма белой горячки.
Баталист Переверзев, проявив несвойственную для него чуткость, возразил, что, скорее всего, это у Володи такая форма души.
После отъезда Наташи Володя ушел в страшный запой и дошел до такого состояния, что насельники стали уже всерьез опасаться за его жизнь и рассудок. Самыми смышлеными в этом вопросе оказались Дети Радуги. Как-то связанные с туристами, они притащили подробнейшую карту Ростовской области и подсунули ее Володе, обведя красным кружком город Соловей. Полдня Володя не пил, составляя различные маршруты и советуясь со всеми о том, можно ли в маленьком провинциальном городке, не зная адреса, найти девушку с маленьким ребенком. Все как один отвечали положительно. Володя приободрился было, но к вечеру опять впал в депрессию, написал на стене: «Ну зачем я ей нужен?!» – и напился. Тогда Аполлон по памяти нарисовал портрет Наташи. Сердце Аполлона было отдано абстракционизму, но зная, что Володя из всей палитры художественной мысли воспринимает только хорошо сделанную мебель и жанровые картины передвижников, он старался быть по возможности реалистичным. Наташа получилась прозрачной, зеленой, но очень похожей. Только на концах длинных и прямых волос у нее почему-то зеленели веточки. Володя принял портрет с благодарностью, выпил, чокаясь с ним, последнюю бутылку, и вышел из запоя.
Кроме Наташи, за время кешкиного пребывания в сквоте, появилось в нем и еще трое насельников. Один из них, дядя Петя, в прошлом был кровельщиком, и неплохо зарабатывал своим ремеслом, пока однажды не упал с крыши и не сломал позвоночник. Кое-как оправившись и получив инвалидность, дядя Петя оказался не у дел, запил было, но вдруг обнаружил еще одно неожиданное следствие произошедшего с ним несчастного случая – никогда доселе не сочинивший ни одной стихотворной строчки, он вдруг начал писать стихи. Возникшая неодолимая потребность рифмовать сначала испугала, а потом обрадовала соскучившегося инвалида. Однако дядя Петя был не глуп и понимал, что для стихотворчества необходим предмет. К природе бывший кровельщик был вполне равнодушен, женщины и связанная с ними любовь его также с недавних пор не интересовали. Оставалась общественная жизнь, которая, как ни крути, давала массу материала для любого вида творчества. Нужна была позиция . Несмотря на заработки в коммерческих структурах, дядя Петя всегда осознавал себя истинным потомственным гегемоном и пролетарием. Повинуясь классовому чутью, которое, как известно, никогда не врет, бывший кровельщик вступил в одну из коммунистических партий и начал писать остросоциальные стихи. Свои опусы он предлагал в различные периодические издания, но ни одна, даже самая радикальная газета опубликовать их пока не решилась. Редакторы, однако, ободряли дядю Петю, говорили, чтоб он не терял надежду, совершенствовал свое мастерство и побольше читал поэтической классики. Дядя Петя прочел полное собрание сочинений Маяковского, как самого классово близкого поэта, и начал говорить лесенкой, окончательно потеряв дар обычной, непоэтической речи. Тогда кто-то из редакторов посоветовал бедолаге потолочься в сегодняшней поэтической среде, чтобы раскрепостить мозги и язык. Так дядя Петя оказался в сквоте.
Леша Зеленый, главный объект дяди петиных домогательств, боялся его как огня, и прятался от него в самых дальних углах сквота, стараясь стать как можно незаметней. Но неугомонный дядя Петя извлекал несчастного поэта из любого угла и, приперев его к стенке, начинал:
– Вот послушай, как я написал. Называется – «Казино».
А казино закрывается заполночь. И всякая туда съезжается сволочь…
Леша морщился как от зубной боли, и пытался объяснить дяде Пете, что так именно написать никак нельзя, потому что даже если в слове «заполночь» использовать простонародную форму с ударением на последнем слоге, то все равно в слове «сволочь» ударение в любом случае падает на первый слог и потому никакой рифмы не получается…
Дядя Петя обрывал лепетание поэта резким кинематографическим жестом и рявкал:
– Ты не крути, ты мне по сути скажи! По сути – правильно?
Леша бледнел и старался увернуться. По утрам он жаловался насельникам, что ему все время снится один и тот же сон: дядя Петя в кожанке и с маузером гоняется за ним и грозит пристрелить, если он, Леша, не включит его, дяди петины, стихи в антологию российской поэзии. Леша просил совета, но никто ничем не мог ему помочь, и только конформист Ромашевский, почитывавший на досуге Фрейда и Кастанеду, дал совет простой и радикальный: плюнь и включи!
– Как это?! – не на шутку изумился Леша.
– А вот так! – припечатал Ромашевский и прочел коротенькую, минут на 40, лекцию об управляемых сновидениях. После ее окончания Леша побледнел еще больше, закусил дрожащую нижнюю губу, и вскинул кулак в традиционном приветствии непреклонных испанских революционеров: «Но пасаран!» – «Они не пройдут!»
– Пусть я буду и дальше так мучиться, – тихо и торжественно сказал Леша. – Но дяди Пети в антологии не будет!
Все насельники и гости, присутствовавшие при разговоре и подошедшие, чтобы послушать лекцию Ромашевского, бешено зааплодировали. Леша сдержано поклонился и ушел бледный, но непобежденный.
Кроме дяди Пети, появился и как-то незаметно осел в сквоте маленький рыжий монашек с бегающими глазками и ласковым, липким голосом. Звали его отец Варсонофий, и когда он, торопясь, путая и перескакивая с пятого на десятое, рассказывал насельникам свою историю, никто так толком и не понял, то ли сам он сбежал из какого-то скита под Петрозаводском, не вынеся монастырских строгостей и ограничений, то ли изгнали его оттуда за злостное нарушение каких-то правил. Да, впрочем, никто им особенно и не интересовался. Жил монашек тихо, днем уходил собирать пожертвования на возрождение какого-то неведомого монастыря, по вечерам молился, перебирая четки, по ночам спал тихо, без храпа и стонов. В разговоры не лез, в друзья не навязывался, по мелочам всегда был готов услужить…
Последним по времени появился Игорь, школьный друг баталиста Переверзева. Баталист привел его в надежде на реабилитацию и ремиссию, так как в семье Игоря терпение подошло к концу. В сквоте Игорь вел себя тихо и вполне пристойно, работал где-то в бригаде по ремонту квартир, каждый вечер мылся до пояса и обливался холодной водой. По каким-то никому неведомым причинам Игорь очень боялся мух и всегда таскал за пазухой трехцветного котенка, в которого, по его утверждению, воплотилась душа никарагуанского диктатора Самоссы. Кешка быстро подружился с немногословным Игорем и получал от него недостающие ему сведения по современной истории, о которых он стеснялся спросить у самого Переверзева.
В конце концов, разрозненные исторические события сложились у Кешки во вполне связную картину. Обладая по преимуществу конкретным мышлением, он понимал историю, оттакиваясь от единственной известной ему исторической реальности – города Санкт-Петербурга. История же мыслилась Кешке следующим образом:
Основали наш город древние греки на семи островах, причем при его основании они как-то руководствовались местами гнездования гусей. Мысль вполне странная, но оказавшаяся впоследствии полезной, так как гуси сумели предупредить древних греков о нападении каких-то врагов. Именно древние греки построили все дома с колоннами и завитушками. В дальнейшем город был захвачен царем варваров Петром, который в корне поменял все обычаи, запретил людям носить бороды, и убил своего сына, потому что тот был с ним не согласен. Здешние люди сначала пытались протестовать и даже побили Петрово войско на Бородинском поле, поубивав всех закованных в железо воинов стрелами прямо в глаз и побросав их под лед (явное ландшафтное противоречие не слишком смущало Кешку. Подумав, он решил, что древние люди, в спешке выбирая место для битвы, приняли за поле замерзшее болото, что с непривычки к лесной жизни очень даже возможно). Окончательно поработив местное население, царь Петр установил очень тесные связи со всеми соседними городами, и чужим верил больше, чем своим, что его в конце концов и погубило, так как в тоже очень большом и красивом городе Париже восстали против непонятно чего очень сильные и смелые люди – коммунары, и когда их там, в Париже, победили, они бежали сюда, в Санкт-
