Колонны пылали, но ни победителей, ни побежденных видно не было.
Мы решили изловить какого-нибудь дикаря и допросить его. Оуна наклонила голову, прислушиваясь, затем бросилась к одной из горящих колонн.
Мгновение спустя в темном проеме появилась высокая фигура. Хламида пламенела, глаза сверкали, и прежнего радушия во взгляде офф-моо я не увидел.
Оуна перебросилась с офф-моо нескольким фразами. Ученый медленно сошел на улицу и заскользил к нам. По его гладкому лицу трудно было определить, узнал он нас или нет.
— Это сделал Гейнор, — сказал он по-гречески. — Он боялся, что мы захотим остановить его. И правильно боялся. Поэтому он заключил союз с владыками Вышних Миров и от них узнал, как и чем можно нас победить.
— Скольких он убил? — спросил Эльрик с прямотой профессионального солдата.
— Проще подсчитать, сколько уцелело. Я — Ученый Грина. Когда Гейнор напал на наш город, меня здесь не было. Когда же я возвратился, то увидел все то, что имеете несчастье видеть вы. Мои товарищи успели сообщить мне, что варваров было слишком много. И что произошло нечто ужасное…
— Где все дикари? — перебил я, стуча зубами от холода. — Куда они подевались?
— Ушли, — просто ответил Ученый Грина.
— А Гейнор где? — грубовато справился Эльрик. — Он-то куда запропастился?
— Он тоже ушел — когда сделал то, что хотел.
— Что именно?
— Он похитил наш Посох и отправился к Серым Жилам.
— Невозможно, — проговорила Оуна. — Посох в его руках… Он уничтожит Гейнора, едва тот попробует применить его. Только глупец отважится на такой риск. Только глупец подвергнет свою жизнь такой опасности.
— Глупец — или Гейнор, — сумрачно заметил Эльрик.
— А что ему понадобилось у Серых Жил? — спросил я.
– Могущество, — ответил Ученый Грина. — Власть над силами мироздания. Он сам в этом признался, когда предлагал нам поддержать его. Разумеется, мы отказались, и…
— Боги никогда этого не допустят! Ученого Грину как будто позабавили эти слова.
— Никто не допустит подобного, если он в здравом уме. Но существует теория, будто владыки Вышних Миров частично утратили рассудок, потому-то в мироздании и происходят события, прежде невозможные. А ведь скоро противостояние: все миры выстроятся в линию на великом поле времени. Возникнут новые реальности, определятся новые судьбы. Ваша линия — не единственная. Есть и другие. Множество других. И все они ведут к этому величайшему мгновению. Уже ничто не вечно, ничто не незыблемо, и верность Порядку оборачивается преданностью Хаосу. Гейнор служит одновременно тому и другому, точнее, использует и Порядок, и Хаос, стремясь стать единоличным правителем мироздания. Когда-то смертные и думать не смели о таком, не то что добиваться этого. Но теперь даже смертные готовы сокрушать основы мультивселенной.
— Гейнор не станет жертвовать собой, — сказала Оуна. — Раз у него ваш Посох, он наверняка полагает себя неуязвимым.
— Он жаждет власти. И наш Посох придает ему уверенности. Но я все равно не понимаю, чего он собирается достичь, выступая против Серых Жил. Его алчность погубит мироздание, ничего другого он не добьется.
— Он напоминает мне одного диктатора из моего мира, — негромко сказал я. — Этот человек безумен и утратил почти всякую связь с реальностью, но он стремится к власти и готов в своем безудержном стремлении уничтожать целые страны.
— Какие страшные существа, — Ученый Грина печально опустил голову. — Таких, как они, и близко нельзя подпускать к власти.
— Эхо за эхом, — задумчиво произнесла Оуна. — В скольких мирах, по-вашему, сейчас происходит то же самое, разыгрывается та же сцена? Мы уверены, что обладаем свободой воли, но у нас почти нет возможности изменить последствия наших действий, потому что эти действия, с отличиями от небольших до грандиозных, совершаются одновременно на бесчисленных уровнях мироздания.
Эльрик не выказал ни малейшего интереса к философии.
— Если Гейнора остановить здесь, — сказал он, — он потерпит поражение и в других мирах. По- моему, так. Ведь побеждал он сразу везде.
Оуна улыбнулась отцу:
— Тебе одному под силу изменить свою судьбу. Ни Эльрик, ни я не поняли, что она имела в виду. Мы озадаченно переглянулись и оба, не сговариваясь, махнули рукой.
— Гейнора нам не одолеть, — грустно сказал Ученый Грина.
— Как ему удалось похитить ваш Посох? — удивилась Оуна.
— Посох сам прыгнул ему в руки, — отозвался Ученый Грина. — Мы всегда подозревали, что он обладает собственной волей. И вот наши подозрения, к сожалению, подтвердились.
Речь шла о том переменчивом артефакте — ребенок превращается в чашу, чаша становится посохом — которым офф-моо манипулировали у меня на глазах. Они манипулировали? Или же это ими манипулировали? Я припомнил, как посох менял форму. По чьему велению?
— Он всегда сохраняет форму посоха? — поинтересовался я. Конечно, я видел, как посох менялся, но хотелось уточнить.
— Мы называем его Рунным Посохом, — сказал Грина. — У него несколько форм: посох, чаша, камень… Это один из главных стержней мироздания.
— Не его ли у меня на родине называют Граалем? — сразу вспомнился фон Эшенбах и наши семейные предания. — Вы были его хранителями?
— Да, — коротко ответил Ученый Грина. — И мы не оправдали доверия — в этом мире.
— То есть существуют иные версии Грааля, в других мирах?
Ученый покачал головой.
— Великий Посох — один, — проговорил он. — Он олицетворяет Равновесие. Кое-кто даже считает, что он и есть Равновесие. И его влияние простирается далеко за пределы мира, в котором он находится.
— По слухам, моя семья когда-то хранила Грааль, — поведал я. — Но его у нас забрали. Если верить легендам — потому, что мы тоже не оправдали доверия.
— Рунный Посох может менять форму и перемещаться по собственному желанию, — сказал Ученый Грина. — Некоторые верят, что иногда он принимает обличье ребенка. Почему бы и нет, если он и вправду способен принять любую форму, любой облик? Таким образом он защищает себя — и тех, кто почитает и охраняет его. И далеко не всегда очевидно, какую форму он примет.
— В каком облике он достался Гейнору? — спросила Оуна.
— В форме чаши, — ответил Грина. — Чудесной золотой чаши. С этой чашей и с двумя мечами Гейнор способен изменить судьбу мироздания; он обладает могуществом, прежде недоступным для смертных. А поскольку сами боги мало понимают, что творится вокруг, он может и преуспеть в своих намерениях. Ведь недаром говорят, что рано или поздно смертный уничтожит богов.
Последняя фраза показалась мне слишком книжной. Я отчетливо сознавал всю серьезность положения, однако не мог отделаться от ощущения, что на моих глазах разворачивается действие книги или фильма с мифологическим сюжетом. В моем мире хорошо известна легенда о Священном Граале и его способности исцелять мир, а смертный, уничтожающий богов и изменяющий мироздание, — это, помнится, из северной мифологии… Я встряхнулся, как мокрый пес. Ни дать ни взять, вагнеровские штучки. Я недолюбливал Вагнера, меня больше привлекали прозрачные звуки Моцарта и Листа, взывавшие и к рассудку, и к чувствам. Но Вагнера я тоже слушал. Может, я неким загадочным образом очутился в какой-то из его опер? Мысль эта заставила меня поежиться. Впрочем, все события «Кольца Нибелунга» — сущие пустяки по сравнению с тем, что мне довелось пережить в последнее время.
Я повернулся к Оуне.
— Вы что-то говорили относительно моей связи с Граалем? Что вы имели в виду?
— Не всякому выпадает честь служить Граалю, — сказала девушка.
