Мраморные колонны также были увиты золотою мозаикой. Мы прошли мимо роскошно обставленных ниш со скамьями или низенькими диванчиками. Вся обстановка чем-то напоминала мне кремлевские палаты Екатерины. Майренбург этот, кажется, сохранил более от славянского духа, чем двойник его из нашего мира. При этом ни разу мне на глаза не попался христианский крест, хотя мне говорили, что в Миттельмархе немало последователей учения Иисуса.
Резкий изгиб коридора, еще один — мы предстали перед отделанными медью и золотом дверьми в тронный зал, который Панкипесебастий называл Приемной Палатой. Там, безо всякой стражи или придворных вельмож, сидел за книгою на громадном троне из гранита и серебра принц Майренбурга, его «Себастократор» (но, как нас уже предупредили, не Император его или Деспот): мужчина с густой бородою и в деревянной короне, отделанной сверкающими рубинами. В глазах его, маленьких, выразительных, светился проницательный ум; бледно розовый цвет его губ придавал ему, на первый взгляд, несколько фатоватый вид; был он тучен, явно нуждался в физических упражнениях и длительном пребывании на свежем воздухе, но когда он заговорил грудным мелодичным голосом, поднявшись с трона и аккуратно положив книгу свою на сидение, сразу же стало ясно, что он — интересный, с содержательным внутренним миром. Он шагнул нам навстречу, спустившись по ступеням, что шли от подножия трона:
— Именем Деспота и Императора приветствую вас в Новом Константинополе, столице мира, который будет.
Клостергейм выступил за всех нас:
— Мы благодарим Деспота и Императора за оказанное нам гостеприимство, и также благодарим мы вас, господин Себастократор. Позвольте представиться: Иоганнес Клостергейм, известный еще в Майренбурге под именем Иоганнес-Кочевник.
— Ну как же! Тот самый, чью душу вложили обратно в тело после битвы у Кромки Небес!
— Тот самый, господин.
Принц испытующе поглядел на Клостергейма, потом напряжение его несколько спало, когда тот продолжил:
— Позвольте также представить вам госпожу Либуссу, графиню Картагена и Мендоса-Шилперик, герцогиню Критскую.
Бородатый правитель весь просиял.
— Критскую? Так вы, стало быть, освободились наконец от захватчиков, что покорили и нас?
Она низко ему поклонилась, коснувшись губами руки, протянутой для поцелуя.
— Как сие ни прискорбно — нет, милорд. Но я ношу этот титул. Предки мои происходят оттуда.
— Фон Бек, — продолжал Клостергейм.
Себастократор приподнял бровь.
— Тот самый, который убил вас?
— Потомок его, господин.
Я удостоен был чести поцеловать монаршие перстни.
— Приветствую вас, мой любезный граф, — милостиво обратился ко мне майренбургский принц. Я не стал объяснять ему, что батюшка мой еще жив и, стало быть, граф пока он, а не я.
Наконец и Сент-Одран приложился к руке правителя, причем так напыщенно и грациозно, словно бы губы его прикоснулись к ручке какой-нибудь красотки с картин Гейнсборо.
— Такая честь, сударь. К вашим услугам, сударь. Боюсь только, я не могу похвалиться длинною родословной. Или же Поиском, унаследованным от предков. Равно как и неким особым предназначением либо чудесным воскрешением из мертвых. Я лишь скромный паромщик, переправивший этих троих через что бы там ни разделяло наш мир и ваш.
— А — а, аэронавт! Мне сообщили, едва я проснулся. Мне хотелось бы посмотреть на машину вашу, сударь.
— Буду счастлив, ваша честь, продемонстрировать вам все возможности своего корабля.
— Я внесу этот пункт в свое Расписание. — Себастократор зевнул и потер кулаком глаз, который еще как следует не открылся.
— Прошу прощения. Я еще до конца не проснулся. В сезонной сей спячке есть свои прелести, только вот просыпаться чертовски сложно.
— Ваша честь всегда спит все майренбургское лето?
— Всегда, сударь. Я, видите ли, поклялся, что не стану смотреть на солнце, пока и Деспот, и Император не возвратятся к нам и вновь не примут правление в свои руки.
— Их кто-то держит в плену, ваша честь?
Себастократор не поверил своим ушам.
— Неужели вы совсем ничего не знаете об истории нашей и нашей судьбе? Взмахом руки Сент-Одран выразил свое искреннее сожаление.
— Я здесь в первый раз.
Себастократор рассмеялся, неведение моего друга явно доставило ему удовольствие.
— Ну конечно же! Но истоки сей клятвы моей лежат именно в вашем мире. В 1453 император наш Константин пал в сражении у ворот Святого Романа. Он защищал Византию, защищал свой город и свою веру от Мохаммеда Второго, повелителя османских турок. Когда пал Император, то пал и город, после чего на протяжении трех веков Византией правили турецкие султаны.
Наследники Константина и остатки воинства нашего прошли по всей Фессалии и Македонии в поисках некоего оплота, твердыни, каковую могли бы они посвятить тем, кому поклонялись и кого почитали. Когда же вошли они в горы к востоку отсюда, то подверглись они многим бедам и страдали от голода, непогоды и отчаяния безнадежности. Именно тогда Стефан Палеолог, новый избранный Император, открыл сердце свое всякому, кто только стал бы слушать, и поклялся пожертвовать жизнью своей и душой, только бы людям его даровано было убежище от турков, болгар и сербов. И явилось ему видение. Что византийцы получат то, о чем молит их император, но при этом, до тех самых пор, пока столица их не вернется обратно к ним или же их потомкам, в том самом месте, где обретут они то пристанище, о котором испрашивают теперь, должны они прекратить исполнять ритуалы своей религии, хотя им вовсе и не обязательно от нее отрекаться.
После долгих и продолжительный споров византийцы все-таки согласились на это условия, веря в душе, что уже через год или два они без труда обретут новых союзников, отобьют город свой и вернут его к истинной первоначальной вере.
А на следующий день совершили они переход свой из Лета в Зиму. Они вошли в Миттельмарх. Еще один день, и нашли они поселение это, тогда уже богатый торговый город, космополитический и терпимый, но ему угрожало нашествие демонов, полузверей, что пришли в эту долину за потехою и добычей. В обмен на радушное гостеприимство Стефан, деспот его Андрей Карактол и ратники их спасли город, разгромили полчища демонов, поубивали всех тварей и оставили жизнь лишь немногим, которых взяли в рабство. Благодарные горожане обратились к предкам моим с просьбой принять над ними правление. И вот мы правим здесь в ожидании того дня, когда должны мы будем покинуть Майренбург, дабы сразиться с турками.
— Разве вы сейчас недостаточно для того сильны?
— Еще одно важное дело держит нас в Майренбурге. Едва мы обосновались здесь, стало ясно, что Бог либо изгнан, либо томится в темнице. Особые эмиссары, потомки древних наших священнослужителей, ищут известий о Боге по всем царствам мира. И мы пока еще не получили удовлетворительного ответа.
И правим пока без благословения Церкви, без утешения духа. Как можем мы требовать утешения, если оного нет у самого Господа нашего?! Мы также правим без Императора и Деспота, и так будет, пока не вернемся мы в Византию.
Все это он произнес спокойно, обращаясь единственно к Сент-Одрану, так что я даже не смог ничего ему ответить.
Похоже, из всех нас только Клостергейм не поразился сим странным речам. Либо он был знаком с их поверьями, либо за долгую свою жизнь наслушался столько ереси, что она давно уже не производила на него ни малейшего впечатления.
— На протяжении двух тысячелетий, — продолжал майренбургский правитель, — город сей не подвергался никакой угрозе. И последние полторы сотни лет были так же тихи и спокойны. Я сожалею, однако, о том, что меня всегда мало заботили повседневные дела Майренбурга. У меня есть мои книги, мои
